"Джейн Веркор. Плот "Медузы"" - читать интересную книгу автора

быть, шутники родители нарекли его Шарлем, потому что на вывеске он не
решился обозначить свое полное имя, а написал только первую букву - Ш [имя
Шарль Мань звучит по-французски как Шарлемань, то есть Карл Великий].
- Я его понимаю. Такое имя - нелегкий груз.
- Но теперь-то вы не должны это чувствовать. Вы создали себе свое
собственное имя.
- Как вам сказать... пожалуй, мои чувства мало изменились. По отношению
к славе, я имею в виду. До сих пор - не правда ли, странно? - я не могу,
например, смотреть на групповой снимок, где Марсель Пруст, совсем еще
юный, стоит на коленях, держа в руке ракетку, точно мандолину, у ног
девушки, сидящей на стуле, не могу смотреть на этот снимок без удивления;
я никак не освоюсь с мыслью, что человек, вознесенный, подобно Прусту, на
вершину славы, вел когда-то самую банальную, нелепую светскую жизнь и при
этом окружающие не глядели на него словно зачарованные, как глядят на
гениального писателя, каким он стал двадцать лет спустя... Это чувство во
мне настолько сильно, что даже теперь, когда я вам описываю эту довольно
смешную фотографию, мне кажется, будто от нее исходит какой-то аромат
тайны, скрытого смысла, особой интеллектуальности... Любые фотографии или
документы, касающиеся молодости или частной жизни великих людей, неизменно
производят на меня такое впечатление. Быть может, мои фотографии так же
действуют на других... Но это дела не меняет...
Так вот, мне вспоминается, как однажды во время каникул в Лугано мы с
Реми ехали в маленьком трамвае - этот голубой кукольный трамвай курсировал
вдоль озера как фуникулер, сейчас его заменили троллейбусом, - с нами была
бабушка Реми по матери, в окно мы вдруг увидели цыганку. "Расскажи своему
кузену", - обратилась бабушка к Реми. Перед этим Реми провел две недели у
нее в Жерармере. И он рассказал мне, что какая-то цыганка гадала ему там
на картах. А потом полушутя-полусерьезно добавил, что она напророчила ему,
будто он станет президентом Республики.
Сначала, видя его улыбку, я решил, что он посмеивается над столь грубой
лестью. Так на его месте поступил бы я. Но вскоре я понял: нет, если он и
не поверил в предсказание, он вовсе не считает его таким уж несбыточным.
Бабушка тоже улыбалась - с гордостью. Значит, оба они всерьез допускали
возможность подобного триумфального будущего! Но ведь Реми, такой
рассудительный, такой уравновешенный, не способен предаваться беспочвенным
фантазиям. Раз он готов поверить в столь многообещающее пророчество,
значит, он так или иначе чувствует свое таинственное предназначение! В то
время как я не уверен, что способен обеспечить себе более или менее
пристойное существование в серой массе ничем не примечательных людей, он,
товарищ моих детских игр, сознает, что призван быть членом священного и
немногочисленного братства великих людей! Контраст наших судеб поверг меня
в еще большую тоску и уныние. Не знаю, понятно ли вам то, что я пытаюсь
объяснить.
- В общем - да. Что же было дальше?
- Да, собственно, тем дело и кончилось. С гадалкой. Этот анекдот,
пожалуй, просто показывает, как мои опасения и страхи перед будущим
увлекали меня все глубже в водоворот горьких сомнений. И, однако, это были
цветочки. Да. Хоть я и был готов к самому худшему, хотя мои школьные
неудачи и прегрешения подготовили меня к этому худшему и я считал, что уже
изведал тягчайшие невзгоды, налагаемые бременем жизни, но когда вдобавок в