"Александр Фомич Вельтман. Приключения, почерпнутые из моря житейского " - читать интересную книгу автора

ужасом.
Наконец ее внесли в ее комнату, призвали медика, который застал ее уже
в сильном бреду горячки; выпучив глаза, она лезла с постели и, уставив
пальцы, как когти, скрежетала зубами. Она была страшна.
Георгий рассказал матери, как она напугала Юлию Павловну, и Любовь
Яковлевна подтвердила его мнение, что болезнь в ней давно уже скрывалась и
что она только в беспамятстве могла удариться о перекладину.
- Я ее дома лечить не намерен! - говорил Филипп Савич? - черт с ней!
пусть в больнице умирает.
' - Помилуй, друг мой, за что ж мы бросим бедную женщину, которая у нас
как своя в доме уже несколько лет, - говорила чувствительная Любовь
Яковлевна.
- Вот тебе раз! я нанимал ее для того, чтоб учить детей; а она тут
больная лежать будет!... Мне что за дело, что она больна! Сама ты говорила,
что у ней горячка поутру была; объелась, я думаю, чего-нибудь! Я видел сам,
как она бежала с пеной у рта! Какая это горячка; она просто сошла с ума.
Убеждения Любови Яковлевны лечить больную дома не подействовали на
Филиппа Савича; он отправил ее в Киев, в больницу. Чем она кончила свои
похождения, умерла, больна по сию пору или выздоровела и отправилась в
отчизну свою, Францию, бог с ней, не наше дело; она, как говорится
по-турецки, пришла-ушла, а между тем это имело большое влияние на судьбу
героев нашего сказания.
Так как для двенадцатилетней дочери Любови Яковлевны нужна была еще
мадам, и еще такая мадам, которая бы, кроме французского языка, учила ее и
на фортепьянах играть, а если можно, и петь, то Филипп Савич, отправляясь на
контракты в Киев, решился, более по просьбе дочери, нежели матери ее,
приискать сам потребную мадам, хотя он и считал французское воспитание, по
польскому выражению, непотребным.

IV

Обратимся теперь к нашей героине, которую, может быть, читатель успел
уже невзлюбить и согрешил. Душа человека, как почва, которую можно не
возделывать совсем, и тогда она будет технически называться пустошью; можно
возделать и засеять пшеницей и чем угодно. Урожай от бога, а без ухода и
уменья ухаживать добро прорастет чертовым зельем. К этой старой морали
прибавим то, что человеку дан разум и право самому себя возделывать. Он и
может себя возделывать, преобразовывать к лучшему. Но каково выполоть из
самого себя какое-нибудь чертово зелье, которое пустило корни во все изгибы
сердца? И хочется вырвать, да смерть больно! А иной неверующий разум
подумает: да к чему? будет ли от этого лучше, успею ли я выполоть душу,
возделать снова, возрастить сладкий и здоровый плод и вкусить от него?
Подумает, да так и оставит. Человеку нужно добро, как насущный хлеб. Не имея
собственного добра, он непременно заест чужое добро. В пример ставим
Дмитрицкого и Саломею Петровну, которые скачут теперь из Москвы, по мыслям
Дмитрицкого в Киев, а по словам его покупать имение на чудных берегах
Тавриды и там поселиться.
- О, мы будем вкушать там рай! - говорит Саломея Петровна, пламенно
смотря ему в глаза.
- Как же! именно, радость моя; мы так будем счастливы, - держит ответ