"Михаил Веллер. "Час ноль": глава, примкнувшая к роману" - читать интересную книгу автора

нашел, углядел, понял! а подал как! Критик индуцирует самостоятельное эхо:
не препаратор он, а имиджмейкер. Причем собственного имиджа.
И мы имеем литературу отдельно от "литературного процесса".

Приглашение к мятежу


...Потерпев фиаско в жанре критики, лейтенант решил обратиться к прозе.
(Примечательно, что обычная эволюция малоудачливого литератора носит
обратный характер.) У него созрел замысел написания романа, посвященного
событиям на "Авроре" в 1999 году. Следующий отрывок является главой этой
ненаписанной эпопеи.

Действие происходит в июне-июле: период подготовки крейсера к походу.
Очевидно, следует представить себе командира корабля каперанга Ольховского и
старшего помощника Колчина (корабельная кличка Колчак), беседующих в каюте
одного из них.
Остается открытым вопрос о степени документальности главы. Является ли
их разговор подслушанным (такой метод сбора материала естествен для
начинающих прозаиков) или лейтенант вложил в уста своего начальства
собственные мысли? Автор клялся, что забыл эту подробность - в сущности, не
важную с точки зрения искусства.
Вообще мысль о восстании дремлет в любой голове за дверью с табличкой:
"Не будить. Нереальность". Иногда она начинает ворочаться и скрестись, но
если только искушение приоткрывает щелку - тут же выскакивает на
оперативный простор и присоединяет к себе все, с чем соприкасается,
превращаясь в постройке конструкции деталей, эмоций и аргументов в
оформленную мечту. И тогда при ее контакте с мышлением кипит наш разум
возмущенный. Если точка кипения достаточно высока - он вести готов нас
куда-нибудь, да подальше, в качестве ведущей силы теряя свои первоначальные
разумные свойства.
Русский характер долготерпелив, разум достигает стадии кипения
мучительно долго и трудно, и в конце концов начинания, вознесшиеся мощно,
теряя имя разумных, вершат свой ход в бессмысленном бунте.
Примерно к такому выводу пришли за разговором командир со старпомом.
Сопутствующие подробности - бутылку, пепельницу и ненормированную лексику
- можно без ущерба для повествования опустить. Рассуждали о восстании,
отличающемся в России безнадежной бестолковостью.
- Каков порядок - таково и восстание, - морщился Ольховский.
- Лейтенант Шмидт, - презрительно продолжал Колчак, - это позорное
пятно на истории русского флота. Тридцативосьмилетний торговый капитан,
призванный на службу во время русско-японской войны. Казалось бы, зрелый
разумный человек. Свихнуться от боевых впечатлений не мог - поставили
командиром на тихо гниющий в ремонте полуразобранный "Очаков"...
- Вот только не говори мне, что командовать заштатным
разукомплектованным кораблем полезно для нервов, - желчно перебил
Ольховский. - На боевом корабле ты при деле, а вот когда в службе не
видится вовсе никакого смысла - оно, может, со стороны и спокойнее кажется,
а внутренне ото всей этой мутотени только звереешь.
- Озверение - еще не повод, чтобы красть судовую казну!