"Макс Вебер. Образ общества" - читать интересную книгу автора

культурой. Однако с этим высшим для "мирского" человека обладанием культурой
связано, помимо его этической обремененности виной, нечто еще более это
обладание обесценивающее, а именно: бессмысленность, с очевидностью
проступающая, если подходить к нему с его собственным мерилом.
Бессмысленность чисто мирского самоусовершенствования человека, его
стремления достигнуть вершин культуры, бессмысленность этой величайшей
ценности, к которой может быть сведена "культура", следовала для
религиозного мышления уже из очевидной бессмысленности - с самой мирской
точки зрения - смерти, придающей именно в условиях "культуры" окончательный
акцент бессмысленности жизни. Крестьянин мог умереть, чувствуя, что он
"насыщен жизнью", как Авраам43. Феодал и воин также. Ибо тот и другой
совершили круговорот своей жизни, за пределы которой они не выходили. В
известном смысле они выполнили свое земное предназначение, проистекающее из
наивной однозначности содержания их жизни. Но "стремящийся" к
самоусовершенствованию в смысле присвоения или создания "культурных
ценностей" "образованный" человек этим не удовлетворяется. Конечно, он мог
"устать от жизни", но не "насытиться жизнью", считая, что завершил ее цикл.
Ибо его совершенствование в принципе столь же безгранично, как
совершенствование культурных ценностей. И чем больше дифференцировались и
множились культурные ценности и цели самоусовершенствования, тем ничтожнее
становилась та доля культуры, которую в течение конечной жизни пассивно в
качестве воспринимающего или активно в качестве творящего мог усвоить
человек. Тем менее вероятно было, что действующий в рамках этого внешнего
или внутреннего космоса человек мог воспринять всю культуру в ее
совокупности или в каком-либо смысле "существенное" в ней, масштаб чего к
тому же отсутствует, что, следовательно, "культура" и стремление к ней могут
обрести для него какой-либо смысл в мирском понимании. 35
Безусловно, "культура" состояла для отдельного человека не в количестве
воспринятых им "культурных ценностей", а в соответствующем отборе их. Однако
нет никакой гарантии, что этот отбор получит свое осмысленное завершение
именно в "случайный" момент смерти. А если человек высокомерно отказывается
от жизни - "довольно, жизнь дала мне все (или отказала мне во всем), ради
чего стоило жить", - то эта гордыня должна представляться религии спасения
кощунственным отвержением предназначенного Богом пути и судьбы: ни одна
религия спасения не оправдывает "самовольную смерть", прославляемую только
философами. С этой точки зрения всякая "культура" представляется выходом
человека из органически предначертанного ему цикла естественной жизни,
вследствие чего он с каждым шагом обречен все больше погружаться в гибельную
бессмысленность; что же касается служения "культуре", то чем больше оно
становится священной задачей, "призванием", тем более превращается в
бессмысленное преследование целей, не имеющих никакой ценности и к тому же
исполненных противоречий, антагонистических друг к другу. Мир как средоточие
несовершенства, несправедливости, страдания, греха, преходящести,
обремененный виной и становящейся все более бессмысленной в своем развитии и
дифференциации культурой, этот мир с чисто этической точки зрения должен был
казаться религии полностью лишенным в своем существовании божественного
"смысла" и ценности. На эту утрату ценности - следствие конфликта между
рациональным притязанием и действительностью, рациональной этикой и частью
рациональными, частью иррациональными ценностями, конфликта, который с
каждым выявлением специфического своеобразия каждой встречающейся в мире