"Макс Вебер. Образ общества" - читать интересную книгу автора

тональностям, магическое и проверенное средство экстаза - движение в танце
как один из источников ритмики, храмы и церкви, возвышающиеся над всеми
другими зданиями, воздвигнутые по законам формирующей стиль стереотипизации
архитектурной задачи посредством раз и навсегда установленных целей и
магически проверенных архитектурных форм; церковная утварь разного рода как
предметы прикладного искусства в сочетании с возникшим как следствие
религиозного рвения богатством храмов и церквей - все это испокон веков
делало религию неисчерпаемым источником возможностей для развития искусства,
с одной стороны, источником стилизации на основе традиции - с другой. Для
этики религиозного братства, так же как для априорного ригоризма, напротив,
искусство в качестве носителя магических действий не только т.е. обладает
ценностью, но вызывает прямое подозрение. Сублимирование религиозной этики и
поиски путей к спасению, с одной стороны, и развитие собственных законов
искусства - с другой, уже сами по себе создают все более обостряющееся
напряжение. Всякая сублимированная религия спасения ищет только смысл и
остается равнодушной к форме релевантных для спасения души вещей и
поступков. Форма рассматривается как нечто случайное, рукотворное,
отвлекающее от смысла. Непосредственность в отношении к искусству может,
правда, сохраняться или все время восстанавливаться до тех пор, пока
сознательный интерес реципиента наивно связывается с содержанием
произведения, а не с формой как таковой и пока деятельность созидающего
ощущается им как харизма (первоначально магическая) "умения" или как
свободная игра. Однако развитие интеллектуализма и рационализация жизни
вносят изменения в эту сферу. Искусство конституируется теперь как некий
космос все более осознанно постигаемых самостоятельных ценностей. Оно берет
на себя функцию различным образом толкуемого мирского спасения - спасения от
растущего гнета повседневности и, прежде всего, от усиливающегося давления
теоретического и практического рационализма. Тем самым оно вступает в прямую
конкуренцию с религией спасения. Каждая рациональная религиозная этика
должна отнестись к этому иррациональному спасению в миру как к сфере, - с ее
точки зрения, - безответственного наслаждения и скрытого отсутствия любви к
ближнему. И в самом деле, исчезновение чувства ответственности за этическое
суждение, свойственное эпохам интеллектуализма, отчасти из субъективизма,
отчасти из страха прослыть сторонником традиционных взглядов и филистером,
ведет к преобразованию этических суждений во вкусовые - речь уже идет о
безвкусном, а не об 23
отвергаемом, - неопровержимость которых исключает всякую дискуссию. По
сравнению с "обще значимостью" этических норм, которые во всяком случае
постольку создают общность, поскольку индивид, этически противостоя
каким-либо действиям, но по-человечески сочувствуя им, сам подчиняется
данным нормам, зная о своей тварной ничтожности, этот отказ от необходимости
рациональной этической позиции вполне может представляться религии спасения
самой низкой ступенью убеждения, лишенного братского отношения к ближнему. В
свою очередь, творцу в области искусства и тому, кто испытывает волнение от
восприятия художественного произведения, этическая норма как таковая легко
может представиться насилием над подлинным творчеством и личным
переживанием. Самая иррациональная форма религиозного поведения -
мистическое переживание - по самой своей сущности не только лишено формы,
недоступно форме и невыразимо, но враждебно ей, поскольку именно посредством
нарушения всех форм оно надеется войти во Всеединое по ту сторону всякой