"Макс Вебер. Образ общества" - читать интересную книгу автора

противопоставить разве что героические действия на основе братской этики. И
помимо этого война создает нечто неповторимое по своей конкретной
значимости: ощущение человеком смысла смерти и готовности к ней,
свойственной только ему. Общность действующей армии и сегодня, подобно
временам вассальной верности, воспринимается как общность вплоть до смерти,
в своем роде величайшая общность. От той кончины, которая является общей
судьбой всех людей и не более того; уделом, которого не минует каждый и
который не поддается объяснению, почему смерть настигает именно данного
индивида и именно в данный момент, когда при постоянном развитии и
сублимировании достижений культуры всегда представляется, что именно теперь
следует ждать начала осмысленного существования, - от этой просто неизбежной
смерти смерть на поле брани отличается тем, что здесь, и как массовое
явление только здесь, человек может верить в то, что он знает, за что он 17
умирает. Почему и во имя чего он умирает, становится для него, как
правило, настолько ясно (помимо него лишь тому, кто погибает, выполняя свое
"призвание"), что проблема "смысла" смерти именно в том общем значении,
которое придают ей религии спасения, не найдет здесь для себя никакой почвы.
Такое отношение к смерти как полному смысла священному действию лежит,
собственно говоря, в основе всех попыток обосновать значение политических
союзов, основанных на насилии. Однако это понимание осмысленности смерти
радикально отличается по своей направленности от теодицеи смерти в
религиозном братстве. С точки зрения последней, братство связанной войной
группы людей должно представляться просто отражением технически
рафинированной жестокости борьбы и поэтому лишенным всякой ценности, а
мирское освящение смерти на поле сражения - преображенным братоубийством.
Именно не повседневность военного братства и смерти на войне, не
повседневность, которая присуща также святости харизмы и переживанию
близости Богу, доводит соперничество между этими двумя видами братства до
крайней остроты. И здесь возможны только два последовательных решения: либо
пуританская вера в дарование благодати избранным, которая следует твердым,
данным в откровении заповедям в остальном совершенно непостижимого Бога и
понимает его волю таким образом, что эти заповеди должны быть привнесены в
рукотворный и, следовательно, подвластный насилию и этическому варварству
мир его собственными средствами, т. е. насилием, - тогда это определяет
границы братского долга в интересах "дела" Господнего; либо второй путь -
радикальная антиполитическая настроенность мистических поисков спасения с ее
акосмической добротой и братством, которая своей максимой не
противодействовать злу и требованием "подставить другую щеку"13, вульгарным
и недостойным с точки зрения самоуверенной мирской героической этики,
отказывается от неизбежного для всякой политической деятельности
прагматического насилия. Все остальные решения связаны с компромиссами или
условиями, бесчестными и неприемлемыми с точки зрения подлинной братской
этики. Тем не менее ряд таких решений представляет определенный
типологический интерес. Каждая организация спасения внутри универсального
учреждения по дарованию благодати чувствует себя ответственной перед Богом
за души всех или по крайней мере доверенных ей людей и поэтому считает себя
вправе (и видит в этом свой долг) противодействовать - в случае
необходимости, с помощью насильственных мер - тому, чтобы они не оказались
на ложном пути в своей вере, и применять по отношению к ним спасительные
средства. И аристократизм 18 избранных к спасению там, где они, как в