"Ирина Николаевна Васюченко. Иcкусство однобокого плача" - читать интересную книгу автора

рыжего псеныша, взглядом благодарю Валентину, словесно - хозяев, и мы
спасаемся бегством, хлопком двери перекрыв поток собаколюбивого хмельного
красноречия. Победили. За что боролись...
- Пиу! Пиу! Пиу!
Ввинчиваясь в барабанные перепонки, остренько протыкая измочаленный
мозг, эти сиротские вопли сведут меня с ума еще до рассвета. Положим, мне до
него и дела нет: надо успеть на электричку задолго до того, как забрезжит
его тусклая полумертвая серость. Хорошо, если удастся хоть в вагоне
подремать: за последнее время я научилась не на шутку ценить эти тридцать
минут шаткого полусна. А потом, вывалившись вместе с толпой на платформу,
спешить, жмурясь, не оглядываясь, к метро и вдруг услышать за спиной густой
ласкающий баритон:
- Гегенюбер! О славный Гегенюбер, приветствую тебя!
Да. Он имеет подлость подстерегать меня на вокзале, заговаривать
весело, как добрый старый дружище, окликать давнишним прозвищем, когда-то
смешным...
...Мы сидели на лесной опушке, на поваленном дереве. Я помогала ему
переводить немецкий текст. Технический - он учится в заочном
машиностроительном. Надрывно, через силу. Клялся, что как только эта пытка
кончится, станет предпочитать американской фантастике и водке, нужным при
таких перегрузках, "чтобы расслабиться", русскую поэзию и серьезные занятия
живописью. Тогда и начнется наша настоящая жизнь, а пока надо потерпеть,
прорвемся...
- Ого, какое богатое слово! Неужели это - предлог?
- Ну да. Это значит...
- Нет! Ни за что! Это существительное! Всем существительным
существительное! Оно должно означать что-то потрясающее и невероятное, самое
потрясающее и самое... тебя! Оно тебя означает, не больше и не меньше!
Старая шутка оскорбительно пошла, фальшива, как вся эта затянувшаяся,
едва ли не садистская игра. У него уже есть невеста. Получение диплома по
времени как раз совпадет с новым браком - двойной залог обещанного
обновления, которого все равно не будет, теперь-то знаю, все это жалкая
трепотня... День нашего развода назначен, близок, и я ничего так не хочу,
как покончить с этим. Только бы скорее, только бы никогда больше не видеть
его и не слышать! Станет хоть немножко легче.
Не станет. Нет смысла обманывать себя. Не я, но что-то во мне малодушно
радуется даже этим его утренним беспардонным появлениям. И похоже, это
"что-то" - единственное, что осталось во мне живого. Раз за разом я мысленно
приканчиваю его, превращаю в "ничто", яростно втаптывая в хлюпающее снежное
месиво тротуаров, а оно все оживает, еще недавно береженое, а теперь
изуродованное и прОклятое...
Мутный луч заоконного фонаря пробивается сквозь щель между занавесками,
пересекает кусок стены, угол книжного шкафа и заканчивается на потолке. Вот
расплывается, корчится, тает. "Какой некрасивой ты становишься, когда
плачешь"...
Он это видел, да. Видел то, чего ни мама, ни сестра... Но редкостного
сего зрелища не одобрил.
Слезы стекают на подушку и там впитываются, образуя холодные влажные
пятна. Кто выдумал, будто это приносит облегчение?
Или другим все-таки помогает? "Ты и плачешь не как огорченная женщина,