"Ирина Николаевна Васюченко. Иcкусство однобокого плача" - читать интересную книгу автора

больному человеку, который мечется под одеялом, ища позы, что принесет хоть
малое облегчение, или захворавшему зверю, рыщущему в чаянии целебной травки,
я цеплялась за любую возможность хоть что-то изменить. Пореже бывать дома.
Меньше сидеть на службе. Лучше бы вообще не оставаться на одном месте... И
тут повезло - начальство предложило съездить в Обнинск на двухнедельные
курсы издательских работников. Курсы ведомственные, ведомство не бедное:
обещали отдельный номер в гостинице. Я простилась с домашними, напоследок
потрепала Али по толстому брюшку - уже избалованный, боксеренок теперь
переворачивался на спину с кокетливым самодовольством - и пустилась в
дорогу, пообещав присылать открытки.
Номер мне и вправду предоставили одноместный, по моим скромным понятиям
уютный: то ли с паласом, то ли с ковровым покрытием. Вот только - девятый
этаж... Окно на легкой задвижке, открыть проще простого. И глубоко внизу -
надежный, твердый асфальт с наледями. Я запретила себе даже приближаться к
этому окну. А когда искушение уж совсем одолевало, принималась крыть себя
грязными площадными словами, каких ни раньше, ни позже в моем лексиконе не
водилось. Никогда бы не поверила, что в столь примитивном средстве может
быть прок. Но кажется, был.
Занятия проводились в соседнем с гостиницей здании, народу со всех
концов нашей необъятной понаехало много, однако посещаемость контролировали.
Я приноровилась было, отметившись при входе, усаживаться в заднем ряду и
дремать, с вдумчивым видом упершись лбом в ладонь, а локтем - в крышку
стола. На беду, молодая редактриса из Ленинграда облюбовала меня в подруги:
садилась рядом, заговаривала, хихикала - мешала. Такая добродушная,
оптимистичная. Из тех, кому "все интересно", кто не может взять в толк, как
же не стремиться к знаниям. Сведения, сообщаемые лекторами, были либо всем
известны, либо никому не нужны, но она прилежно внимала, вылупив глаза и
вопросительно поталкивая меня в бок всякий раз, когда что-то казалось ей не
совсем понятным.
Три года спустя мне, вроде бы излечившейся от старого кошмара, в
ленинградской командировке, в коридоре НИИ попалась на глаза толстощекая
приветливая брюнеточка, с которой, кажется, где-то... С каким диким
отвращением я шарахнулась от нее! Шарахнулась прежде, чем вспомнила, кто
это, прежде, чем осознала неприличие своего жеста. Она была оттуда, из бреда
и мрака той зимы, и что-то во мне темное, по-звериному стремительное
ощерилось в яростном испуге, пока неповоротливое сознание растерянно мигало,
силясь понять, что случилось.
Ни сном ни духом не повинная в моих ассоциациях, дама, к счастью,
ничего не заметила. Через пять минут мы пили кофе в буфете и болтали, как ни
в чем не бывало. Она оказалась и милее, и разумнее, чем помнилась мне по
Обнинску.
В тот день я усомнилась в своем полном выздоровлении.
Около часу занятия на курсах кончались, и я отправлялась бродить по
городку. Серые слежавшиеся сугробы громоздились по обочинам дорог. Темное
рыхлое небо провисало, навалившись на крыши девятиэтажек. На соснах,
покаркивая, дремотно ворочались черные стаи. Припомнив, что надо купить
обещанную родным открытку, я высмотрела киоск "Союзпечати", подошла,
глянула... Они были разложены веером: "Поздравляю!", "С днем рожденья!", "Да
здравствует" то да се и даже - редкость - "Счастливого путешествия!" Розы,
анютины глазки, райские птички, лилии, бабочки. Разноцветный игрушечный