"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

отличалась отменной логичностью. Но на меня вдруг напала странная
рассеянность. Я тупо пялился на одутловатого человечка с круглыми мутными
глазами и любезно растянутым ртом, не понимая, что, собственно, мешает мне
сосредоточиться.
Отчего так тягостно на сердце? Заболеваю я, что ли? Я покосился на
стоявшего рядом Алешу, уже готовый пожаловаться на это невесть откуда
взявшееся идиотское недомогание. Сидоров созерцал Миллера прищурившись.
Такое выражение у него появлялось, когда он сочинял очередную эпиграмму.
Словно почувствовав мой взгляд, Алеша обернулся и рискованно громким
шёпотом заметил:
- Ты только посмотри на него! Сущая рыба!
Я аж задохнулся, таким метким было сравненье. Савицкий, тоже
расслышавший его, неприлично прыснул. По толпе гимназистов пробежал шелест.
Новое прозвище стремительно распространялось, вмиг достигнув и последних, и
первых рядов:
- Рыба! Рыба!
- ... более близкое знакомство с повадками обитателей подводных
глубин..., - монотонно вещал Миллер. И вдруг осекся.
Услышал? Или это только мне по моей нерадивости конец лекции показался
таким внезапным, а те, кто следил за ходом его рассуждений, не увидели здесь
ничего особенного?
Как бы то ни было, рот Миллера захлопнулся, а глаза, незряче скользнув
по лицам, уставились на меня. Впрочем, и это могло мне только померещиться.
Нервы мои к тому моменту уже были напряжены до крайности.


* * *
Глава четвертая. КОЛЛЕКЦИОНЕР КОЛЛЕКЦИОНЕРУ

Всякий раз, берясь за перо, вместо того чтобы сразу приступить к
задуманному повествованию, я подолгу распространяюсь о том о сем. Стройность
моего мемуара от таких проволочек, несомненно, страдает. Но я и впредь вряд
ли от них откажусь. Здесь мною движет потребность, смысл которой мне не
вполне понятен. Впрочем, ларчик, должно быть, открывается просто: мне,
никогда не портившему столько бумаги, в этом деле надобен разгон. Будь я
поэтом, пришлось бы сознаться, что я, подобно плохому наезднику, взбираюсь
на Пегаса, подставив табурет.
Или, может статься, настоящая причина в другом. Чуждая
действительность, для которой я не более чем случайный прохожий, странно
забавляет меня. Она напоминает причудливое сновиденье, которое я, наверное,
находил бы кошмарным, если б не печальная свобода зеваки. Здесь от меня
ничего уже не зависит. И сам я даже в глубине сердца, когда=то столь
переполненного желаниями, что могло бы лопнуть, теперь ничего не прошу у
судьбы.
Избавившись от надежд, если не позаботился вовремя спиться,
превращаешься в коллекционера курьезов. По крайности таков мой случай. Не
потому ли я молчу, когда другие негодуют на скудость и опасности нынешнего
быта? Эдак я рискую онеметь, коль скоро все только и делают, что подобным
образом жалуются. Но неблагодарность мать всех пороков, а этот самый быт с
невероятной щедростью позволяет мне пополнять мое собранье. Слава Богу, оно