"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

- Разумеется, нет, - уронил Сидоров высокомерно. - Я даже не знаю ее
имени. И не желаю знать. Для чего? Главное, я чувствую, что наши души
соединяет мистическая связь. Она таинственно близка мне. И так же одинока.
Торжественность момента я ощущал, уж будьте покойны: меня так трясло от
волнения, словно это я сам, а не Сидоров был влюблен в беломраморную
барышню. Но слышать от Алеши, любимца класса и заводилы, что он томится
одиночеством, показалось мне все же дико.
По=видимому, он заметил, что я призадумался, и привычно снисходя к моей
тупости, пояснил:
- Есть глубокое одиночество души. Оно здесь, в груди, даже если вокруг
шумит толпа и восторгается тобой. Итак, говорю тебе, она одинока. Я следил
за ней. Мне необходимо видеть ее каждый день. Она моя Муза! Знаешь, я стал
писать совсем другие стихи. Настоящие! Я тебе покажу... потом. Но помни: ни
одна в мире душа не знает о Ней. Я только тебе открыл. И если когда=нибудь я
пойму...
- Никогда! - пылко перебил я.
Страшно не хотелось расставаться, нарушать очарование нашей новой
близости. Но я вспомнил, как мама способна чуть не часами бранить меня,
когда я задерживаюсь, не предупредив, а папа... Словом, житейская проза в
который раз взяла надо мной верх.
- Пора мне, - вздохнул я.
Тоже, по=видимому, не без сожаления прерывая необыкновенный разговор,
Алеша кивнул. Но не успел я сделать двух шагов, как он окликнул:
- Подожди! Скажи, что ты о Ней думаешь? Ты видел Ее. Правда, Она
изумительна?
- Похожа на Снежную королеву, - изрек я.


* * *
Глава шестая. ПОД ОТЧИМ КРОВОМ

Мои родители... В детстве я постоянно злился на них, то скрежеща от
праведного гнева, то наливаясь плаксивой обидой. Они никогда меня не
понимали. Бессмысленно ограничивали мою свободу. Любили младшего сына Борю
несравненно больше, чем недотепу=старшего... Я так хотел бы верить, что они
живы, что Боря с ними, что на старости лет у них есть крыша над головой,
покой и отрада! Попав после госпиталя в Тифлис, я писал им несколько раз, но
шла гражданская война, почта не доходила, а вернувшись в Москву, я их уже не
застал.
Соседи передали мне толстый мятый конверт. Мама писала, что они
пережили невообразимо ужасные дни, что уезжают на юг и надеются оттуда
попасть за границу. Она умоляла меня поспешить вслед, твердила, что там мы
будем навсегда, навсегда вместе, и чернила расплывались на страницах
бледными широкими пятнами. Ни денег, ни сил для такого путешествия у меня не
было, и взять было негде.
Я вспоминаю о них с нежностью. Даже о ней. А в детстве, забравшись под
одеяло и зажмурившись, бывало, повторял в бешенстве: "Лицемерка!
Притворщица! Комедиантка! Никогда не прощу!"
Знакомые находили маму прелестной. Сколько помню себя, вокруг как будто
все время шелестело: "Наташа талант, большой талант... право, жалость, что