"Иван Василенко. Подлинное скверно" - читать интересную книгу автора

разбитое зеркало, хотя никто из них за все годы своего учения никакого
зеркала в училище даже не видел. Мы по очереди входили в кабинет, со
звяканьем клали на тарелку серебряный полтинник и, получив из рук инспектора
аттестат, с поклоном выходили в коридор.
Только один из нас, Коля Перепелицын, выразил против незаконных поборов
свой протест: вместо полтинника или двух-трех серебряных монет он высыпал в
тарелку пятьдесят медных копеек. Задетый за живое, инспектор ядовито сказал:
"Под церковью собирал, что ли?"- на что Коля дерзко ответил: "Да вы хоть
кого по миру пустите!"
Мы принялись рассматривать свои аттестаты. В них были выставлены оценки
по всем предметам и, кроме того, говорилось, что на основании статьи
такой-то высочайше утвержденного положения такого-то предъявитель аттестата,
если он имеет право вступить в государственную службу, при производстве в
первый классный чин освобождается от установленного для сего испытания.
Сема Блох сказал:
- Я на это освобождение хотел плевать с крыши каждого дома: евреи в
государственную службу не принимаются.
Тут открылась дверь, и в коридор ввалилась тучная махина инспектора.
Рассерженный Колькиными копейками, он рявкнул:
- Чего собрались? Получили аттестаты - ну и убирайтесь к лешему!
Это было последнее напутствие в жизнь, полученное нами от нашей alma
mater.[1]
Мы отправились в трактир, заняли там отдельный кабинет и потребовали
вина с брынзой. Вино было ужасно терпкое, но мы ухарски пили, делая вид,
будто нам это занятие давно знакомо. Пили и ругали Кольку за то, что он не
сказал нам раньше о своей выдумке: мы бы, все сорок человек, тоже принесли
свой "оброк" копеечными монетами Ведь это две тысячи монет! Вот бы ругался
Михайле Косолапый! А если б пришлось сдавать их в банк, может, и Михайлу
кто-нибудь сказал бы: "Под церковью изволили собрать?"
Потом мы принялись поздравлять друг друга. Собственно, поздравляли с
полным и окончательным освобождением от страха, что вот-вот тебя вызовут к
доске и заставят спрягать слово "воззывать".[2] Что же касается обычных в
таких случаях пожеланий, то тут уста наши немели: мы просто не знали, что же
можно пожелать друг другу, если мы ничему не научились. Правда, Сема Блох
мог портняжить, но это потому, что отец его был портной; Сеня Степкин мог
делать столы, стулья и даже шкафы, тоже потому, что столярное дело
переходило у Степкиных из рода в род. Я сказал:
- Давайте пожелаем друг другу так прожить, чтоб никого не обжуливать.
- И никому спуску не давать, - добавил Степкин. Все прокричали "ура".
Сема Блох сказал:
- Один мой знакомый, студент из Варшавы, говорил, что при коммунизме
всех жуликов будут сажать в сумасшедший дом и там лечить теплыми ваннами и
холодным душем. Может, и так, кто знает! А мы с папой и теперь живем честно.
Если нам удастся чуточку расширить портняжную мастерскую и если вам так
повезет в жизни, что вы когда-нибудь сможете заказать себе костюм, то
заказывайте только у нас: по такому хорошему знакомству мы сошьем вам с
большой скидкой и вернем все обрезки.
Мы прокричали "ура", выпили за Семину портняжную мастерскую и разошлись
по домам.
Отец уже вернулся из управы и поджидал меня. Я был абсолютно убежден,