"Борис Львович Васильев. Прах невостребованный " - читать интересную книгу автора

А он и не шевельнулся, по-прежнему глядя на меня с настороженной
непримиримостью. Я медленно подошел к столу и только тогда понял, что он не
видит и, наверно, не слышит меня. И во взгляде его не было ни зла, ни
непримиримости: застекленным был взгляд. Точно отгородился он от всех
непробиваемым триплексом, а смотрит в себя и слушает себя, и никто ему
сейчас не нужен.
- Алексей Андреевич?
- Что?.. - он дернулся, словно я коснулся его рукой. - Что надо? Сплю
я. Сплю. Мертвый час.
- Меня заведующая к вам послала. - Я взял табуретку, что стояла у
стены, перенес ее к столу и сел напротив. - Очень важно, Алексей Андреевич.
Он очнулся не от моих слов, а от моего хозяйского поведения. Исчезла с
глаз броневая защита, он уже видел, что перед ним кто-то сидит.
- Из пожарного управления, что ли?
- Нет.
- Саннадзор?
- Тоже нет. Я человека ищу. Старушку.
- Какую еще старушку? Я - дворник. Мусор мое дело.
- Она в апреле умерла.
- В апреле?.. - он помолчал, и мне вдруг показалось, что мы думаем
сейчас об одном и том же человеке. - А кто вы ей?
- Кому? Кому - ей? Кого вы имеете в виду, Алексей Андреевич?
Он молчал, глядя на меня. Закурил папиросу, вздохнул:
- Не понимаю.
Я терпеливо рассказал ему все, что когда-то видел, но о письмах
умолчал. Неудобно мне было говорить, что я нагло украл чужую тайну, хотя
тогда я никакого неудобства почему-то не испытывал. Тогда я еще не знал, что
письма эти - о любви.
- А вам что за дело? - угрюмо спросил дворник, и глаза его опять
прикрылись непробиваемым триплексом.
- Понимаете, судьба... - каюсь, я залопотал, сбился с тона, не понимая
сам почему. - Видите ли, когда из окна летит прошлое чьей-то жизни... А я -
писатель.
- Писатель? - он хрипло засмеялся. - Соцреализмом промышляете? А он не
в ваших писаниях, не в ваших! Он - кругом, кругом! Я до рвоты нахлебался им,
до рвоты! И не позволю жизнь ее в комедию превращать, не позволю! Ни ее, ни
свою, ясно выражаюсь? Вон отсюда. Вон к...
Он ругался и кричал, хотел встать, цепляясь за стол, но сил не было. А
я встал и собирался было уйти, но одна фраза, которую он выкрикнул, не
подумав, всплыла во мне: "жизнь ее в комедию превращать". Чью жизнь имел в
виду Шугаев? Я должен был, обязан был узнать и ждал, когда дворник кончит
кричать и материться.
Он быстро выдохся. Закрыл лицо руками, сказал тихо:
- Гады. Подлецы. Гады ползучие. Там, в тумбочке, бутылка. Налей мне.
Зажало.
Я нашел початую бутылку водки, налил полкружки, поставил перед ним. Он
долго тер лицо, потом взял кружку, молча выпил, не глядя на меня. Я опять
сел напротив, предложил ему сигарету, закурил сам. И молчали мы долго.
- Отпустило, - тихо сказал он - Я ведь не пил. Она очень просила, чтобы
не пил.