"Борис Львович Васильев. Прах невостребованный " - читать интересную книгу автора

душа под нездоровым дыханием окружающего иногда бессознательно стремится к
остро-мучительным переживаниям самоистязания. Ты помнишь пасхальную ночь?
Ниточка, такая слабая, непрочная еще тогда, теперь окрепла и способна
выдержать многое: может быть, поэтому я до самого последнего времени упорно
молчал о том, что принесло тебе так много страданий? Поняла ли ты меня,
дорогая, в прошлом моем письме? Да, я глубоко, безконечно виноват перед
тобою и перед самим собою, что долго боролся со своей любовью к тебе,
любовью, которую я раньше проклинал и которую теперь благословляю. А еще
больше виноват в том, что дерзнул оскорбить свое и твое чувство грязью
"падения". Мне нужно было упасть, чтобы понять не только сердцем, но и умом,
на какую высь подняла меня любовь к тебе. Я отдал бы несколько лет жизни,
чтобы вычеркнуть из памяти этот проклятый вечер! Скажи, дорогая, веришь ли
ты мне, что это произошло только потому, что я тебя любил и тогда? Ведь на
первый взгляд это утверждение, что из любви к одной можно взять другую,
чудовищно нелепо, и потому я страдаю, что я безсилен доказать тебе это. Ради
Бога, скажи только одну правду, как бы горька она ни была! Все. Теперь -
дело.
21 дек. совершенно неожиданно я был вызван из окопов и через два часа
уж катил на великолепной тройке в г. Кременец, свидетелем по делу некоего
солдата, обвиняемого в саморанении. Но соль в том, что благодаря этой
поездке я сижу теперь здесь: не успел я выехать, как вместо меня в отпуск
уехал другой. Но как бы то ни было, а в январе я буду в Москве. А ты, Женек,
узнай, пожалуйста, действительно ли оставляются номера в гостиницах для
проезжих офицеров, или нужно просить заранее, а то придется ночевать на
вокзале. Да, а ты знаешь, я ведь записался кандидатом в воздухоплавательную
школу, что в Петрограде. Ты как на это посмотришь? Ты хочешь, чтобы я был
авиатором? Это я спрашиваю на всякий случай, потому что очень возможно, что
слабое зрение послужит препятствием моему поступлению в офицерскую
воздухоплавательную школу.
Крепко тебя целую и поздравляю с прошедшим праздником. Когда выеду
отсюда, то из Киева телеграфирую тебе. Привет Оле.
Твой Федра".
"27 декабря 2 ч. 25 м. ночи. № 50
Дорогая, не знаю почему, но меня сегодня как-то особенно тянет к тебе.
Лег было спать, но мысль о тебе до боли наполняет душу. Зажег свечу и пишу
полулежа. Знаешь, дорогая, когда возможность тебя повидать стала такою
близкою к осуществлению, я буквально не нахожу себе места. Читать не могу,
пасьянс надоел, и только целый день думаю об отпуске. Дошел до того, что
стал бояться всего здесь обычнаго: свиста пуль, а в особенности противнаго
фырканья снарядов. Думаешь невольно, что вдруг какой-нибудь из этих
гостинцев лишит меня возможности увидеть тебя. Вчера подал официальный
рапорт и надеюсь, что в первой половине января меня отпустят недельки на
три.
Приеду я на тот вокзал, с которого ты меня провожала на фронт:
Брянский, что ли? Может быть, ты приедешь на вокзал?
На первый день праздника ходил в штаб полка, к командиру, хлопотать
относительно отпуска. Отпуск-то он мне обещал, но упрекнул, имея в виду
авиационную школу: "Разве вам плохо у меня в полку?" Я, конечно, разсыпался
в уверениях, что мне хорошо. "Ну, знаете, от хорошей жизни не полетишь. Уж
позвольте мне на вашей кандидатуре поставить крест". Любезно улыбается,