"Борис Львович Васильев. Прах невостребованный " - читать интересную книгу автора

чары носились в воздухе, неудержимо хотелось любви, счастья. Воля покорно
сложила оружие, и я вернулся в "Империал", одурманенный весною, утомленный
борьбою с самим собой. Я чувствовал, чувствовал всеми фибрами своего
существа, что с этого дня я принадлежу тебе, и благодаря этому сознанию я
ненавидел тебя в эти минуты. Поймешь ли ты меня?! Я сидел в комнате у Лели и
издевался в душе над самим собою, и все-таки там, где-то глубоко-глубоко в
сердце, все буйно ликовало! Но я не хотел верить какому-то превращению в
моей душе и холодно доказывал этому буйно-ликующему голосу, что тут виноват
только весенний воздух. А Леля, как бы угадав мои терзания, бросила мне: "А
вы боитесь ее? Значит, вы ее любите". Бедная Леля, она, наверно, не знает,
что я ее презирал в этот вечер, как никого никогда не презирал. С омерзением
в душе, с презрением к себе и к ней, с любовью и ненавистью к тебе ушел я.
Мне мучительно хотелось то пасть к твоим ногам и целовать их, то бросить
тебе прямо в глаза: "А знаешь, Леля, оказывается, очень пикантная женщина: я
сейчас убедился в этом в ея спальной!" Нет, ты не поймешь меня, дорогая! Что
может передать этот клочок бумажки? Этот вечер был последним ударом по моему
чувству, и тебе может показаться чудовищно странным, что я благодарил судьбу
за то, что произошло то, что произошло. С этого дня умер старый "Шура", а
стал жить новый "Федра". Ставлю точку, но - пока. Когда-нибудь после вместе
потолкуем с тобой об этом эксперименте. Но клянусь, никогда никого не любил,
кроме тебя! Ты напрасно меня упрекаешь в том, что держу себя замкнуто, и тем
более напрасно извиняешься, что позволяешь себе копаться в моей душе. Мне
это очень дорого!
Я рад, я счастлив, что тебя интересуют все движения моей души, вольныя
и невольныя, и готов всегда, в любой момент, по первому твоему требованию (а
требовать ты имеешь право) открыть ее перед тобою.
Трудновато нам, Женек, теперь. Крепко тебя целую. Привет Павлу и Оле.
Твой Федра".
"24 декабря 16 г. 11 ч. 45 м. ночи № 49
Сегодня вторая рождественская ночь с того времени, как моя жизнь
невидимыми, но прочными нитями связана с твоей. Прошел год мук, страданий, в
очищающем горении которых выковывалась моя любовь к тебе, и неясныя контуры
зародившегося счастья в течение года постепенно выявились и теперь в эту
вторую рождественскую ночь уже могут вылиться в определенных чертах. Я
вспоминаю минуты, и мне безумно хочется пасть к твоим ногам и молить о
прощении. Я бывал часто несправедлив к тебе, часто отгораживал свою душу от
твоего взгляда в нее то из-за самолюбия, то из-за ложнаго стыда какого-то. Я
говорил и писал не то, что сердце подсказывало: это был голос издерганного
мелкими жизненными неприятностями человека. Ты знаешь, дорогая, как иногда
трудно владеть темными злобными сторонами нашего "я", ты знаешь, какую силу,
какую власть имеют мимолетныя настроения и как сильно бывает у нас желание
самоистязания. Тебе, может быть, приходилось переживать такия минуты под
влиянием невзначай брошенной шутки, невинной фразы, незлобивой насмешки, на
что обыкновенно душа наша даже не реагирует. А тут вдруг вспыхиваешь, и в
тебе зарождается какое-то сатанинское желание плюнуть на то, что тебе
дорого, что для тебя священно, на что ты молишься. Рыдает что-то в душе,
протестуя этому безумному желанию, но ты, ослепленный дьявольской жаждой
самоистязания, с злобным торжеством вонзаешь нож в дорогое тебе сердце и,
упиваясь собственным страданием, издеваясь над своею душою, медленно
поворачиваешь вонзенный нож. Знакомо ли тебе это? Это проклятие нашего века: