"Алексей Варламов. Александр Грин " - читать интересную книгу автора

Вначале, как падший ангел, я грустил, а затем отсутствие языков,
большая свобода и то, что учителя говорили нам "ты", а не стеснительное
"вы", начали мне нравиться".
Нравы среди учеников были такие, что боялись их во всем городе.
"Лучше всех об этом выразился Деренков, наш инспектор.
- Постыдитесь, - увещевал он галдящую и скачущую ораву, - гимназистки
давно уже перестали ходить мимо училища... Еще за квартал отсюда девочки
наспех бормочут: "Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!" - и
бегут в гимназию кружным путем".
Но вообще-то, несмотря на поздний юмор и иронию воспоминаний, учеба в
училище была для Грина очень тяжелой полосой в жизни. После смерти матери,
последовавшей в январе 1895 года (то есть когда Грину было четырнадцать с
половиной, а не двенадцать лет, как сообщал он Венгерову, и не тринадцать,
как писал в "Автобиографической повести"), отец в мае того же года женился
на вдове почтового чиновника Лидии Авенировне Борецкой, у которой был
девятилетний сын от первого брака. Вряд ли это была сильная любовь, скорее,
и с той и с другой стороны новое супружество было вынужденным шагом и браком
по расчету, но отношения с мачехой у Грина не сложились. Как некогда про
гимназических учителей, он сочинял про нее сатирические стихи, часто
ссорился, отец разрывался между сыном и новой семьей и вынужденно вставал на
сторону последней. А потом и вовсе стал снимать для Александра комнату.
"Я должен сказать, что моя настоящая жена, мачеха Александра,
последнего знает очень мало, так как с первых же дней он с нею ругался и я
удалил его от себя",[22] - показывал он на допросе в 1903 году, и очевидно,
что здесь было не только желание уберечь Лидию Авенировну от допросов в
полиции, но и констатация действительного положения дел. Может быть, этой
скорой женитьбы не мог Грин простить ни тогда, ни позднее своему родителю
(неслучайно вдовые отцы у Грина в "Алых парусах", "Золотой цепи", "Бегущей
по волнам", "Дороге никуда", и в рассказах "Рене", "Новогодний праздник отца
и маленькой дочери" и "Крысолове" вторично не женятся) и потому так сгущал
краски. Точно так же тенденциозно описывал он Вятку, свои скитания,
мытарства и неприкаянность, создавая художественный образ никому не нужного,
отвергнутого подростка, хотя, в сущности, ничего плохого ни город, ни отец
ему не сделали.
И все же, возвращаясь к выражению "литературный оборот", употребленному
возмущенной Екатериной Степановной Маловечкиной, сестрой Грина,[23] по
отношению к тону его воспоминаний об отце, надо признать, что со стороны
сестры это был не просто оборот, а точно найденная формулировка. Когда Грин
в начале тридцатых годов создавал необычную для себя и своей поэтики и
вполне традиционную по литературным меркам критического реализма
"Автобиографическую повесть" с ее простыми российскими реалиями и русскими
именами - это были его вынужденная попытка вписаться в новое время и
одновременно желание переложить на автобиографическое повествование мотивы
недавно законченного, чисто "гриновского" романа "Дорога никуда", где среди
прочего рассказывается о сложных отношениях между отцом и сыном.
"Автобиографическая повесть" Грина, его "охранная грамота", была
написана с оглядкой на автобиографическую трилогию Горького "Детство", "В
людях", "Мои университеты", и во многом, рисуя образ затхлого
провинциального города, Грин следовал сложившейся традиции мрачно изображать
русскую дореволюционную жизнь, скитания незаурядного молодого человека,