"Алексей Варламов. Александр Грин " - читать интересную книгу автора

очаровательными всякие пустяки; улыбку женщины на улице, клочок неба".
Биография Савинкова имеет не много общего с "трудным" детством Марвина
из "Приключений Гинча", которому принадлежит приведенная выше исповедь, но
самое важное - искусственный подогрев жизни, наркотическая острота ощущений
и переживаний на фоне постоянной смертельной опасности - у них общее, и это
общее Грин сумел очень точно ухватить и выразить.
Оставались, правда, еще героизм, жертвенность, борьба за свободу народа
и прочие атрибуты революционной пропаганды, которые окружали суть террора,
как оболочка окружает бомбу, но как будто предугадывая то, что еще только
напишет Савинков и что, видимо, постоянно обсуждалось эсерами, Грин создает
рассказ "Третий этаж", речь в котором идет о героической смерти трех
революционеров, случайно попавших под облаву и безнадежно отстреливающихся
от полиции. Описываются последние минуты их жизни.
"Так страшно еще не было никогда. Раньше, думая о смерти и, с
подмывающей радостью, с легким хохотком крепкого, живого тела оглядываясь
вокруг, они говорили: "Э! Двум смертям не бывать!" Или: "От смерти не
уйдешь!" Или: "Человек смертен". Говорили и не верили. Теперь знали, и
знание это стоило жизни".
Три человека - Мистер, Барон и Сурок - сидят в окруженном солдатами
доме. Настоящих фамилий их автор не сообщает. Сообщает мысли.
Сурок думает о жене.
"Там, за чертой города, среди полей и шоссейных дорог - его жена.
Любимая, славная. И девочка - пухленькая, смешная, всегда смеется. Белый
домик, кудрявый плющ. Блестящая медная посуда, тихие вечера. Никогда не
увидеть? Это чудовищно! В сущности говоря, нет ничего нелепее жизни. А если
пойти туда, вниз, где смеется веселая улица и стреляют солдаты, выйти и
сказать им: "Вот я, сдаюсь! Я больше не инсургент. Пожалейте меня! Пожалейте
мою жизнь, как я жалею ее! Я ненавидел тишину жизни - теперь благословляю
ее! Прежде думал: пойду туда, где люди смелее орлов. Скажу: вот я, берите
меня! Я раньше боялся грозы - теперь благословляю ее!.. О, как страшно, как
тяжко умирать!.. Я больше не коснусь политики, сожгу все книги, отдам все
имущество вам, солдаты!.. Господин офицер, сжальтесь! Отведите в тюрьму,
сошлите на каторгу!..""
Но он знает, что это не поможет, знает, что расстреляют его тут же, и
только поэтому от безвыходности, а не от любви к революции, "глухим,
перехваченным тоской голосом" кричит:
- Да здравствует родина! Да здравствует свобода! У второго - Мистера -
свои мысли.
"Он в промежутках между своими и вражескими выстрелами думал торопливо
и беспокойно о том, что умирает, еще не зная хорошенько, за что: за
централизованную или федеративную республику. Так как-то сложилось все
наспех, без уверенности в победе, среди жизни, полной борьбы за
существование и политической агитации. Думать теперь, собственно говоря, не
к чему: остается умереть".
И наконец третий - Барон. Тот просто плачет.
"- Отчего я должен умереть? А? Отчего?..
- Оттого, что вы хнычете! - злобно обрывает Мистер. - А? А отчего вы
хнычете? А? Отчего?..
Барон вздрагивает и затихает, всхлипывая. Еще есть время. Молчать
страшно. Надо говорить, говорить много, хорошо, проникновенно. Рассказать им