"Алексей Варламов. Лох" - читать интересную книгу автора

службы. Изредка попадались юрты и стада овец, потом не стало и их. Степь
сделалась еще прекрасней и ярче, и вдруг точно из-под земли вырос
отвратительного вида поселок, а за ним -- бараки, вышки, колючая проволока и
заборы -- колония усиленного режима, которую они должны были охранять.
Никаких иллюзий относительно предстоящей службы Тезкин не строил, но
то, что он здесь увидел, его ошарашило. Нищета была страшная." Не хватало не
только еды, но даже одежды, и, собираясь в караул, солдаты брали недостающее
друг у друга. Довольно скоро они приняли присягу, сбив перед этим ноги в
кровь на бетонном плацу, -- маленькое и жгучее забайкальское солнце уже
встало высоко над степью, в считанные дни уничтожив ее цветение. Затем
начали проводить учения на предмет массовых беспорядков в зоне, но не только
им самим, но и тем, кто находился по другую сторону колючей проволоки, было
совершенно ясно, что если здесь на самом деле начнется волнение, то ничего
сделать горстка солдат не сможет, их подавят и перебьют. Побегов, однако,
почти не было, ибо бежать отсюда было некуда.
Но Тезкина все эти вещи не коснулись. Два месяца спустя, когда сушь и
жара сделались невыносимыми и привольно жилось только жирным мухам, он
заболел в числе многих желтухой и попал в госпиталь. А вернулся в часть,
когда зной начал спадать, потом в считанные дни задули ветра не чета тем,
что ласково веют в Теплом Стане и на московских бульварах, и, не до конца
поправившись, Саня схватил жестокую простуду. На этот раз его
непосредственное начальство в лице старшины решило, что молодой боец
исчерпал отпущенный ему лимит на лечение и теперь нагло косит, как это
вообще свойственно всем халявным интеллигентам, а тем более москвичам, от
чего не только в госпиталь, но даже близко к санчасти его не подпустили.
Очень скоро ртутный столбик на дворе стал опускаться ниже двадцати, и,
сходив несколько раз в караул, Тезкин понял, что зиму он не переживет, --
для этого вывода не потребовалось никаких сверхъестественных предчувствий. У
него началось кровохарканье, температура не спадала, и тяжелая, но с детства
знакомая и до этой поры дремавшая болезнь ожила и стала проникать в его
организм. Облачко скорби окутало его истощенную фигуру, и чувствовавшие это
люди понемногу от него отстранились и не тревожили больше своими прихотями.
Физическая мука была поначалу столь велика, что сводила почти на нет
душевное страдание. Но потом и эта мука стала свычной, точно он отдал ей
самое трудное время, научился ее баюкать и из новобранца этой болезни
превратился в старослужащего, срок окончательного дембеля которого близок и
неотвратим. Он не боялся этого срока, но ждал его с тихой отстраненностью.
Все бывшее с ним в жизни прежде казалось страшно далеким и чужим, кроме
внезапно приблизившегося из тьмы воспоминания о доброй своей воспитательнице
Ларисе Михайловне и большой тарелке с гречневой кашей и молоком. Маленькая
женщина снова, как в детстве, снилась ему почти каждую ночь: она расчесывала
волосы, стоя перед громадным зеркалом, и Тезкин с ужасом видел, что волосы
остаются у нее на гребне, а сама она делается все прозрачней и легче и руки
у нее холодны, как у снежной королевы.
Возвращаясь из этих ледяных снов, он не забывал посылать домой ровные и
аккуратные письма, писанные будто языком "Красной звезды", сопровождая эти
отчеты небольшими фенологическими заметками, зная, сколь любопытен к ним
отец. Писать же родителям правду он считал напраслиной. Точно так же не
писал он ничего и Козетте об истинном своем состоянии, смирившись в ту
апрельскую ночь с тем, что навсегда ее потерял. Хотя ее послания к нему были