"Меня нашли в воронке" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)

Глава 12. Наши!

— Петер!

— Чего?

— Смотри, кто-то ползет.

Второй часовой осторожно высунулся над избитым бруствером. Луна хотя и шла на убыль, но освещала нейтралку хорошо.

— Пейзаж как в аду. Ни одного ровного места. Где и кто ползет?

— Вон смотри! — первый показал куда-то вдаль.

Из воронки в воронку и впрямь перебегали несколько фигур.

— Раз, два, три… — стал считать второй. — …девять, десять… Словно блохи.

— Кого-то вроде тащат.

— Раненый? Или язык?

— Не поймешь на таком расстоянии.

— Слышишь, Йорген! Дай-ка по ним очередь. Русская разведка, наверное. В их сторону ползут.

— Не дам. У меня патронов мало. Две ленты всего. И стволов сменных пара. Если очень хочешь можешь из карабина пострелять.

— Ты короткую, ну, Йорген!

— Отстань, Петер! Звони лучше обершарфюреру. Может, дадут пару залпов минометами.

— Как скажешь…

— Петер, я вот тебя еще с Копенгагена помню, ты, как был идиотом, так им и остался…

— Да ладно тебе! Герр обершарфюрер? Западный пост. Тут, кажется русские ползут. Нет не сюда. Мимо. К своим позициям. Координаты…

…Больше всего деду хотелось пристрелить сначала упрямого эсэсовца, за то, что тот старательно падал на каждой выбоинке, а потом чертов месяц, который нагло улыбался в половину лунной хари. Однако пока обходилось. Пыхтели, но все-таки волокли оберштурмбанфюрера. По-армейски подполковник, между прочим. Жирная птичка.

Да и на высотке, несмотря на предательство безоблачного неба, немцы сидели тихо. Не замечали, видимо. Тьфу, тьфу! Никогда не бывший суеверным, но верующим, дед все-таки поплевал за левое плечо. Когда втроем — он, Рита и Марина — нырнули в очередную воронку поглубже.

— Что, девчат, запыхались?

— Есть немного, — тяжело дыша, сказала Маринка.

Ритка только размазала грязный пот по лицу.

За ними Леонидыч и танкист, мужики крепкие, волокли фон Шальбурга.

Замыкали группу Еж, Вини, политрук и хромающий доктор. Валера был, как никогда, сердит сам на себя — ломаная нога тормозила всех. Но нейтралка есть нейтралка — первые две группы ушли чуть дальше.

— Все, вперед, курить и спать у наших будем. Терпите, девоньки… — Они по очереди выползли наверх и двинулись дальше.

А Леонидыч и компания скатились как раз в эту.

Дед чуть-чуть подзадержался:

— Как вы? — шепнул он.

— Порядок в танковых частях! — ответил, и тоже шепотом, Таругин, уважавший эту поговорку и старавшийся жить по ней. — Скотина упирается, я уже всю ногу о его задницу отбил.

В этот момент в ночной тишине заматерился в полголоса Еж:

— Какая сволочь противотанковых мин накидала! Я палец сломал!

«Чтобы ты башку себе сломал, скотина колючая!» — Яростно подумал дед. И не только дед…

С высотки хлопнул залп минометов в ответ. Одновременно взлетела и ракета, полнеба залившая ярким светом. Совершенно не думая, инстинктом понимая, что в ближайшей воронке им будет опасно вшестером и, заметив, метрах в пяти воронку поглубже, огромными шагами он прыгнул туда. Вместе с девчонками, подхваченными за шиворот.

И тут же взметнулись фонтаны небольших разрывов.

— Гаубицы? — невпопад спросила Марина.

— Минометы. Маленькие. Будем сидеть тихо — не заденут.

— А я на чего-то мягкое упала… — сказала Ритка. А потом ойкнула…

Дед посмотрел под ноги.

На дне воронки лежали тела пяти убитых наших солдат. Безоружные, но остальная амуниция на месте. Маринка с Ритой попытались, было, подняться чуть повыше, чтобы не наступать на трупы. Но особо близкий разрыв — и они обе взвизгнули и снова свалились на дно.

Дед снял с убитых каски и протянул девочкам. Маринка замотала головой:

— Не, не, не… Я с убитого не возьму, нельзя! — в черных глазах ее плескался страх перед минами и ужас перед мертвыми.

Опять хлопнуло рядом и сверху полетели ошметки грязи. Рита поколебалась и каску одела, а вслед за ней и Марина. Дед тоже взял себе стальной шлем, валявшийся у ноги в глине, и нахлобучил на голову. Что-то там мешалось. Он шлепнул по каске. По лицу и по шее потекли какие-то струйки. Кирьян Василич снял ее, посмотрел внутрь. А внутри, словно в котелке, перемолотой кашей плюхалась грязь с осколками костей, волос и мозга. Он утер лицо и в свете гаснущей уже ракеты увидел на ладони чужую кровь. Хорошо, девоньки не видят. Те сидели, спасая друг друга древним женским способом — обнявшись и уткнувшись друг другу в плечи.

Унтер взял другую каску, положив эту аккуратно на место.

— Петер!

— Чего?

— Ну шо там?

— Ничего.

— Як цэ ничого?

— Значит ничего. Сам посмотри.

Второй часовой высунулся из окопа:

— Якось дывно цэ…

— Чего?

— Чого, чого… Ни чого! Чого воны по одному мисцю бьють и бьють?

— Не знаю, я, Петер…

— Пэтро, сэло ты латышськэ! Знаешь, шо… — сказал старший сержант Слюсаренко.

— Чего? — флегматично ответил латыш Петер с революционной фамилией Райнис.

— Та ничого! Нэ дратуй мэнэ, чухонэць!

— Сам-то хохол! — пожал плечами рядовой.

— Погукай лэйтенанта. Скажы — нимци минамы жбурляють по одному й тому мисци вжэ мынут пъятнадцять. Нэхай сам идэ глянэ. Запамъятав?

— Запомнил.

— Хэй! Стий!

— Чего?

— На махры, покурыш там… Дылда нерусская…

Кирьян Василич в этот момент тоже сворачивал козью ногу, озабоченный двумя заботами — как бы не прямое попадание и как там дурак Ежов. Хотя чего он дурак-то? Немцы, наверняка, высмотрели их сразу. Под таким-то светом… Подпустили на пристрелянное место и давай лупить, сволочи.

Немцы долбили долго, с полчаса, не меньше. Но прекратили. Дед тихим голосом позвал:

— Эй, майор! Жив ли?

Из воронки, где отлеживались Леонидыч, танкист и фон Шальбург, ответили:

— Живы. Все. И целы. Олег как на невесту навалился на фрица.

— У нас тоже все ладненько. Как там ежиная шайка?

— Не знаю… Отстали они. Ну что, дернемся?

— Погоди. Подождем еще минут двадцать. Немцы все свои цейсы сейчас прозыривают.

— Тоже верно. Олег, да слезь ты с него. Придушишь ведь.

В воронке Леонидыча послышалась возня, потом кто-то застонал.

Дед встревожено спросил:

— Чего еще?

— Да ничего… Олег фону руку отдавил.

— Ерундовина… — успокоился дед. — Нам сейчас его ноги целые нужны, да башка.

— А остальное? — из темноты доносился приглушенный голос Микрюкова.

— Позвоночник еще. Как несущая конструкция… Чтобы башка его дурная в трусы не упала. А вот руки ему ни к чему. Бесполезный инструмент. И даже вредный, я бы сказал.

В этот момент разговора, заведенного более ради поддержания измученных девчонок, находившихся уже в полукоматозном состоянии от всего происходящего с ними, в небе что-то застрекотало, зашуршало, а потом мелькнула гигантская черная тень.

— Мамочки! — вздрогнула Рита.

— Это еще чего? — удивился дед.

Стрекотание внезапно оборвалось.

— Ведьмы… — подал голос Леонидыч.

— Чего? Майор, ты это… — озаботился душевным состоянием Микрюкова Кирьян Васильевич.

Из соседней воронки раздался смешок.

— Это немцы так наши ПО-2 прозвали — «Ночные ведьмы». Учебный самолетик из фанеры. Скорость — сто двадцать, максимум сто сорок километров в час. А ежели сильный встречный ветер — в воздухе зависает.

— Ночными ведьмами немцы женский авиаполк называли… А самолет — швейной машинкой, — внезапно подала голос Рита.

— Разве бабы летать умеют? — еще больше удивился дед. — Я думал только на метлах.

Месяц вдруг решил спрятаться в облаке. Дед, сразу посерьезнев, не мог этот упустить момент:

— Так, бабы… Как летаете — потом покажете. А сейчас ножками, ножками да по земельке!

Они выползли из воронки и, согнувшись в три погибели, побежали дальше, перепрыгивая и спотыкаясь об издолбленную землю.

Кирьян Васильевич бежал первый. Именно он со всей дури и влетел грудью и животом в натянутую колючку. Сначала, правда, не понял — удар, спружинило, затрещало тонким железом справа и слева и вцепилось в телогрейку.

Девки налетели в темноте прямо на него.

А с той стороны колючки кто-то закричал:

— Стой, кто идет?

— Наши! Девчат, наши!

А потом уже вдаль:

— Свои мы! Сынки! Свои! Партизаны мы!

Девчонки же старательно выпутывали когтистые крючья из телогрейки и ватных штанов деда. А по тому месту — откуда они уже выскочили опять забили минометы немцев.

— Какие еще, туды твою в качель, свои? Пароль!

— Да какой пароль, не знаем мы! Свои мы, сынок! — какая то ниточка у деда внутри готова была вот-вот лопнуть. Он, от чего-то, едва держался от радости на ногах. Колючая проволока еще помогала.

— Стрельну сейчас! — пригрозили из окопов.

— Не стреляйте! — крикнула тонким голосом Маринка. — Мы, правда, свои! Мы партизаны!

— Тю… Баба! — удивился голос. — Эй, а ну матюгом загни!

— Я не умею! — крикнула Маринка в ответ.

— Чего?

— Я! Не! Умею!

— Я умею…

Дед не стал просить затыкать уши на этот раз. Он матюгнулся так, что могли бы покраснеть листья на деревьях, если бы деревья тут были. Упомянул он непременную мать, и прочие фольклорные слова:

— Подхвостие ты дьяволие, курвенный долдон, персидского царя клоповская шелупина, вошь отшмаренная, прибитый рваной титькою куродрищ!

Некоторые загибы были такими, что с той стороны раздавалось только удивленное кряхтение.

Дед ругался с минуту, не больше. За эту минуту пропали и слезы из глаз.

— Ишь ты… Моряк, что ли?

— С печки бряк!

— Тогда руки в небо и стой спокойно!

Из траншеи выскочили несколько бойцов и оттащили рогатины с колючкой, так, что образовался проход.

— Вот и ладушки, — сказал дед, спрыгивая в траншею. — Кто у вас тут старший?

— Лейтенант Костяев. Вы кто такие?

— Лейтенант, ты это… Девочек покорми. Да от оглоедов своих побереги. Дело у нас важно. А я назад.

— Чего? — поднял брови лейтенант. — Куда еще назад?

— Дорогой ты мой. Там у меня еще семь человек.

— И тэж бабы? — насмешливо подал кто-то голос из темноты.

— Слюсаренко!

— А я чого! Я мовчу!

Дед продолжил:

— Немец там. Важный. Командир бригады. Которая против вас оборону тут держит. Дай пару бойцов тогда, коли не веришь. А?

Лейтенант подумал, покрутил черный ус…

— Слюсаренко! Петерс!

— Чего? — отозвался латыш.

От прибалтийского акцента, четко выделявшего согласные и слога, Рита вздрогнула.

— Пойдете с партизаном… Как тебя?

— Дедом зови… — пожал плечами унтер-офицер.

— С дедом в общем.

Рита вцепилась в изорванную телогрейку Кирьяна Васильевича:

— Дедушка, не бросай нас тут!

— Девоньки, у своих мы, у своих!

— Кирьян Васильевич! Вы же ранены! — забеспокоилась Маринка, заметив кровь неизвестного бойца на лице деда.

— Ерунда на ерунде ерундила да ерундой поерундовывала! — отшутился дед. — Ладошку о колючку раскровянил. Лейтенант, звать-то тебя как?

— Го… Игорь.

— А по батюшке?

— Геннадьевич, а чего? Тьфу ты…

— Слышь, Геннадич. Покорми девочек моих, да спать уложи. — А потом повернулся к Рите:

— Скоро мы, скоро!

И исчез в темноте вместе с двумя бойцами.

Лейтенант опять покрутил смоляные усы, от чего стал похожим на кота, и отрывисто приказал:

— За мной!

Чавкая по болотной грязи усталыми ногами, они через несколько минут были в его натопленной землянке. По пути лейтенант Костяев выцепил какого-то бойца и приказал ему доставить каши с ужина. Рита с Мариной уселись на укрытые одеялом нары, а лейтенант плеснул им из своей фляги чего-то остро пахнущего. Чего — они не узнали. Потому как немедленно уснули в тепле и не слышали, как усатый лейтенант улыбнулся, отчего стал похожим на кота еще больше, и накрыл их своей шинелью. А потом долго ругался на припозднившегося красноармейца с холодной овсянкой и в наказание послал того на НП батальона.

А дед с бойцами в это время полз по земле навстречу хлопкам минометных мин. Внезапно на немецкой высоте что-то взорвалось, и она моментально вспыхнула грохотом выстрелов.

— Илюминация прям… — сказал хохол Слюсаренко, видавший однажды подобное в детстве, на ярмарке в Полтаве.

— Фейерверк! — поправил его Петер.

— Дужэ вумный… — огрызнулся украинец.

— Огненная работа — так, кажись, с немецкого переводится… — сказал дед Кирьян, внимательно оглядывая поле перед собой.

— Правильно! — с удивлением Райнис посмотрел на заросшего седой бородой и опять похожего на старика Кирьяна Васильевича.

— Ты чи нимэць? — подозрительно спросил Слюсаренко. Он и так-то всех подозревал, а уж тут…

— Общался с ними раньше. Опять вот пришлось…

— Это они по самолету, видать, работают, — сказал Райнис.

— По бабам стреляют, сволочи… — ругнулся Богатырев.

— Почему по бабам? — опять удивился Райнис.

— Да говорили, что бабы летают в стрекозах энтих…

— Да ну? Не слышал… Не бабская это работа, по ночам летать.

— На юге они воевать будут… Формируются еще… — вдруг прозвучал знакомый деду голос Леонидыча из темноты.

Украинец с латышом схватились за винтовки.

— Свои, — успокоил их дед. — Как вы!

— Хреново… Олегу осколок в спину. Под лопатку ушел.

— А фон? — пополз навстречу Леонидычу дед со товарищи.

— Хана фону. Когда гансы вторую серию начали, он как-то выкрутился хитро и побежал в сторону высотки. Мы за ним. И прямым попаданием. Куски в разные стороны, хоть в ведро собирай. А танкисту от той же мины…

— Таругин, а Таругин… — потряс Олега дед.

— Ммм? — тихо промычал тот.

— Живой?

— Металл, масло, солярка и порох… так пахнет танк, так пахнет победа… — пробормотал тот в ответ, не открывая глаз.

— Чего? — не понял латыш.

— Та стулы пэльку… — ругнулся Слюсаренко. — Допомогы товаришам.

— Понял… — Латыш аккуратно подхватил танкиста за ноги, Леонидыч за руки и боком, боком, ровно крабы, которых Олег в детстве ловил на своих одесских пляжах, потащили раненого к своим.

И снова на высотке что-то грохнуло. И, почти одновременно, прекратился минометный обстрел.

— Нияк батарэю лётчыкы накрылы! — воодушевился Слюсаренко. — От вона зараза нам дыхаты не давала! Тилькы мы в атаку — так почынають… Артылэрия лупыть, йим всэ до одного мисця. Накопалы там катакомбив…

— Катакомб, — зачем-то поправил украинца дед.

— Я и кажу, катакомбив. Можэ зараз накрылы, га?

— Надежда — сестра веры и дочь мудрости! — внезапно сказал Кирьян Васильевич.

Слюсаренко замолчал, огибая очередную дырку в земле. А потом спросил:

— Ты бува нэ вируючый?

— Есть такое…

— Я тэж. А як тут бэз цёго. Мина ця чортова, днив зо три прям пидо мною… Штаны розирвало, аж срам налюды. Вэсь взвод рэготав. Хто жыви лышылысь. А на мэни ани подряпыны. От вони янголы…

— Смотри-ка… — показал Кирьян Васильевич куда-то в темноту.

— Чого? — откликнулся хохол. — Тьфу ты! Пэтька, поганэць, усю роту свойим «чого» заразыв! Месяц услужливо выполз из длинного облака. По нейтралке бежали трое и волокли в плащ-палатке кого-то четвертого.

— Твойи? — спросил Слюсаренко, но к винтовке приладился.

Дед никого не разглядел, но услышал голос костерящего весь свет Ежа.

— Мои…

— Кого? Кинулся он им навстречу.

— Валерку в ногу цепануло минометкой. В тоже место, говорит… — на бегу кинул Еж.

Дед и старший сержант Слюсаренко схватились за ткань и побежали тоже, стараясь не спотыкаться и не падать. Получалось не всегда.

— Где раздобыли-то?

— Кого? — по-еврейски ответил неугомонный Еж.

— Плащ-палатку…

— Да сняли там с кого-то… Вся дырявая. Как бы не разъехалась.

— Габардынова, — сказал Слюсаренко. — Дэбэла значыть. З нашого комвзвода. Позапрошлого. Тры дни и повоював. Мы на поли пид кулэмэтамы позалягалы, вин встав, «За Родину!», крычыть, «За Сталина». Пацан зовсим. Я хвамылию його так и нэ запамъятав… Мы й пробиглы метрив из дэсять. И впъять полягалы. А от його... Там и лэжыть?

— Ага, — ответил Еж, понятия не имея, где это там. Вернее «там», где была подобрана плащ-палатка и «там», где погиб неизвестный лейтенант, это, как оказалось, совершенно разные вещи. Война, она совсем не такая, как в компьютерных играх…

Дотащили злобно матерящегося Валеру без приключений. А в окопах встретили бойцы и Валерку утащили в санбат, а остальных проводили до лейтенанта Костяева.

— Ну? Как? — спросил тот, встречая партизан у входа в свою землянку. — Все целы?

— Двое раненых у них, утащили уже.

— А немца накрыло, значит… Жалко… Ладно, ныряйте в землянку, чаю попейте и я вас до батальона провожу. Машина должна за вами прийти. В полк.

— Кстати, товарищ лейтенант, а число сегодня какое? — спросил Вини.

— Уже пятнадцатое. А что?

— Нам надо срочно доставить информацию государственной важности до командования.

Лейтенант пожал плечами и ответил:

— Я и говорю, машина в пути. А пока чай пейте!

Машина прибыла через час, когда умаянные лесом они закимарили вповалку, напившись сладкого чаю.

— Ширшиблев! — заорал кто-то на улице. — Где тебя черт носит?

— Дороги, товарищ лейтенант… Танками все разбито, еле тащился.

— Дороги у него… У всех дороги! — плащ-палатка, навешенная на дверь распахнулась, впустив холодный воздух:

— Эй, партизаны, подъем!

Дольше всех будили девчонок. Просыпаться они никак не желали.

Встали только после угрозы Ежова облить их водой.

Метрах в трехстах от землянки их ждала полуторка, заляпанная грязью по крышу с двумя бойцами в кузове. Возле машины стоял какой-то старший лейтенант и ругался на бойцов:

— Да будьте вы людьми! У меня раненых пол-батальона, машин нет, хотя б троих в полк заберите.

— Не положено… — лениво процедил один боец. — Велено только окруженцев вывезти…

— А… комбат… тут уже?

— Да уговариваю этих храпоидолов раненых забрать. А они ни в какую. Приказ, говорят, долдоны, твою мать…

— Эй! Бойцы, у партизан тоже двое раненых, — крикнул Костяев.

— Велено всех забирать. Тащите…

Таругина притащили в бессознательном состоянии. Валера допрыгал сам на костыле.

— Осколок у него между лопаткой и ребрами застрял. Операцию надо делать, — буркнул сердитый Валера, когда танкиста осторожно грузили в кузов. — Так и так в тыл…

— Сам-то как?

— Жив, чего мне.

В кузов заглянул водитель со смешной фамилией Ширшиблев:

— Раненых в дороге держите. Растрясет к фигам…

Под Таругина сгребли все солому, которая была в кузове. Сами устроились на мешках, шинелях и телогрейках.

Дорога и впрямь была ужасная. Машина на каждой ухабине накренялась так, что казалось еще чуть-чуть и все вывалятся в грязь. В паре мест пришлось вылезти и толкнуть засевший по средину колес грузовик. И потому девять километров до штаба полка они добирались аж целый час.

Зато по прибытии их сразу же накормили горячим кулешом и разместили в каком-то сарае с сеном. Правда, заставили почему-то сдать оружие. И поставили часового у дверей. А раненых Валерку и Олега унесли в полковой госпиталь.

Самое удивительное, что дали выспаться. Подняли, когда солнце уже стояло в зените.

Дверь открылась и часовой сказал:

— Которые тут из плена бежали?

Встал политрук Долгих.

— За мной…

— А куда меня?

— Узнаешь…

Его привели в большой деревенский дом, в светлую, совсем недавно побеленную комнату. Из мебели был только стол и два табурета. За столом сидел рослый старлей НКВД.

— Проходите, гражданин предатель!

— Почему это я предатель? — возмутился Долгих.

— А кто вы? — флегматично разглядывал ногти старлей.

— Младший политрук Долгих Дмитрий!

— Да что ты говоришь! — удивился энкаведешник. — Политрук, да еще и младший!

— Ну да… Между прочим, бежал из плена, оружие раздобыл, с боем через линию фронта перешел!

— Молодец… — протянул старлей. — Ай, молодец! Надо тебе медаль дать. А где твои документы, младший политрук? А то оформлять наградной лист не с руки без документов-то…

Долгих сник:

— Потерял я… В лесу. Не помню где…

— Ах, потерял… И знаки различия потерял, да?

— Я это…

— Что это? Немцы расстреливают всех комиссаров и политруков. Это ты знаешь. Вот и сорвал с себя знаки и документы разорвал и выбросил. Так?

— Страшно было, товарищ старший лейтенант…

— Гражданин.

— Что?

— Гражданин старший лейтенант.

— Простите, гражданин старший лейтенант… — почти шепотом ответил Долгих.

— А, может быть, ты немцам сдался сам? Перешел на сторону врага, а они тебя подучили и к нам с заданием?

— Что, вы, гражданин…

— Какое задание? — рявкнул на него старлей. — Быстро! Имена, явки, пароли!

Долгих сглотнул слюну, вдруг ставшую тягучей…

— Я не предатель, я трус, но не предатель. Я сам бежал, когда партизаны напали…

— Из трусов, гражданин Долгих, и получаются предатели. Но я тебе почему-то верю. Вечером трибунал твое дело рассмотрит и — по законам военного времени…

— Что? — помертвел Долгих.

— Расстрел, что ж еще-то… Впрочем, если сдашь мне немецкую агентуру — будешь жить.

— Нету никакой агентуры, тов… гражданин старший лейтенант. Честное слово, нету! Сталиным клянусь!

— Ишь ты… Сталина он вспомнил. А когда в плен драпал, вспоминал его? Или трясущимися руками звезду с рукава сдирал?

— Ничего я не сдирал. Меня под Ватолино немцы, разведка их утащила, я боевое охранение проверял. А обмундирование свое я в землянке оставил, чтоб не испачкать. Старое одел. Обычное. Красноармейскую форму…

— Проверим. Какая часть, ты говорил, я записать не успел?

— Я не говорил…

— Так говори.

— Двадцатая стрелковая бригада Третьей ударной армии…

— Проверим. Эй! Как тебя… Сердюк! Уведи арестованного и посади в отдельный погреб. До вечера. А там посмотрим. И следующего из пленных веди.

— Товарищ старший лейтенант. А пленные закончились.

— В смысле закончились?

— Ну есть один, но тяжело раненый…

— С ним потом. А что остальные?

— А остальные партизаны из местных.

— Тогда веди командира.

— Есть!

— Стоять! Этого… Долгих… Раздень догола. И всю одежду принеси сюда. Смотреть будем.

— И исподнее что ли?

— И его тоже. Дай ему… Шинельку какую-нибудь. На время… И веди командира партизанского!

Пока допрашивали политрука, в сарае шло бурное обсуждение. Обговаривали план, который родился позапрошлой ночью у Леонидыча.

Девчонки оставались сами собой, только не трындели, что, мол, из будущего. Инвалидности еще не хватало… Подруги, приехали Кирьяна Васильевича навестить в июне сорок первого. Потом так выбраться и не смогли. А Рита деду внучкой будет. Все документы сгорели в избе, когда каратели деревни жгли.

Вот с мужиками сложнее… Пойди, объясни — почему здоровые парни призывного возраста и не в армии?

Решили так… Все трое из того же Демянска. Леонидыча вообще не призывали с его-то возрастом… А Ежа и Вини не успели.

— Ага, не успели… Нам с Лехой, между прочим, по двадцать два. Мы перед войной должны отслужить были…

— Мне двадцать пять, между прочим! — сказал Вини.

— Чем докажешь? — спросил Леонидыч.

— Ну… Это…

— Вот-вот. Документов-то нет? Значит что?

— Что? — хором воскликнули Вини и Еж.

— Вам по семнадцать было на начало войны… Сейчас, конечно, восемнадцать уже. А жили вы в Минске…

— Почему в Минске-то?

— А почему нет?

— Акцент не бульбашский. Может быть, все же из Демянска? Я хоть там улицы знаю…

— Левая какая-то версия… — задумчиво сказал Еж.

— Андрюш, а давай ты шизофреником будешь. Или там туберкулезником. Вон какой худой, — высказалась Маринка.

— Угу… Сейчас, разбежалась… Меня ж лечиться отправят. И после первых анализов… Нет уж. Восемнадцать так восемнадцать!

Скриплая дверь распахнулась:

— Эй, старче, давай на выход!

— Это ты мне, что ли? — после секундной паузы спросил дед.

— Тебе, тебе… Подымайся, пошли. Старший лейтенант приглашает на беседу.

— Грозный какой, ты распорядись-ка, чтоб накормили нас.

— Не мое дело. Командир прикажет…

— А ты инициативу прояви, боец!

— Инициатива, дедуся, наказуема! Потому — шагай давай!

— Ёшкин кот тебе дедуся! — обозлился унтер-офицер.

— Шагай давай… — подоткнул деда стволом автомата конвоир…

…Богатырев Кирьян Семеныч, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения… — прочитал обтрепанный паспорт деда энкаведешник.

— Так точно, ваше благородие!

Старший лейтенант широко открыл глаза:

— Из бывших, что ли?

— Почему же из бывших? Из настоящих. Бывшим я буду когда помру.

— Интересный разговор…

— Ты, гражданин старший лейтенант, — выделил голосом слово «гражданин» Кирьян Васильевич, — Сразу запиши, чтобы вопросов на эту тему больше не было. Воевал я за белую армию под началом полковника Дроздовского. В звании унтер-офицера прошагал и великую войну и гражданскую. Потом меня по процессу «Промпартии» осудили — так что я есть самый настоящий враг советской власти. Еще вопросы есть?

Старший лейтенант аж опешил от такого откровения. Но потом взял себя в руки и продолжил:

— И что ж это вы, враг советской власти, вдруг воюете за эту самую власть?

— А я за нее и не воюю.

— За кого тогда?

— За Родину.

— За какую еще родину?

— За русскую. Давай-ка, гражданин-товарищ, ближе к телу. Хотел разузнать с какой диверсией мы сюда вышли? Ни с какой. Вот у меня там в отряде есть боец, его порасспроси на эту тему.

— Какой боец, какая тема?

— Звать его Володей, а отчество Леонидыч. Он тебе больше расскажет — чего и почему. Мое дело его сюда было довести. А заодно… На-ко, посмотри!

С этими словами дед достал из кармана два немецких зольдбуха и аккуратно положил их на стол.

Старший лейтенант взял их и внимательно стал пролистывать:

— Цукурс Герберт, Константин фон Шальбург… Это что? Ничего не понимаю…

— А то, что мы этих сук вальнули. И если б не дело у Леонидыча, я бы там еще фрицев гонял. Первый командир латышской бригады СС, а второй — датской. Датчане, а не немцы перед твоим полком оборону держат.

— Это-то мы знаем, Чай не пальцем… Стой! А других документов? Карты, журнал боевых действий?

— Извини уж, гражданин…

— Александр я, Кирьян Василич. Александр Калинин. Давайте уж без званий, без регалий… Хорошо? По именам? Пойдет?

Дед хмыкнул:

— Давай… Сродственник, что ли старосте-то всесоюзному?

— Даже не однофамилец.

— Хе, епметь… — вспомнил дед любимое винокуровское ругательство. — Так вот, Саша, этих двух мы положили. И вместе с ними еще парочку. Десятков. Фона этого довести хотели, не срослось. Германской же миной и накрыло. Даже разрешения не спросили…

— Давайте по порядку, Кирьян Васильевич. Отряд как собирать начали?

— Как, как… Этим самым об косяк. Внука ко мне приехала. Риточка. Да ты еще поговоришь с ней. Летом приехала прошлым. В июне. Аккурат перед войной.

— Откуда приехала?

— Знамо откуда, из Вятки, то есть Кирова по-вашему, по-советски.

— У вас там сын, дочь?

— Нее… Никого нету. Я ее подобрал в начале двадцатых. Малость повозился и в детдом отдал. Времена тогда голодные были, чай думаю, государство все ж таки лучше позаботятся. А я и загреметь мог под распыл как белогвардеец. Ну ты, старшой, сам понимаешь. Ну вот она там и выросла, а я ей помогал чем мо. Она ко мне на лето приезжала, да… А вот война началась — тут и осталась, уехать никак не могла. Дороги забиты были. Да и беда-то — приехала не одна, с подружкой, тоже детдомовка, Маринка.

Дед врал так вдохновенно, аж всплакнул:

— Немцы потом пришли, я девок прятал. Красивые они у меня. Хорошо хоть хутором жил, не в деревне…

— А в партизаны почему пошли?

Дед помолчал, а потом добавил ржавым каким-то голосом:

— Сожгли немцы деревню. И дом мой сожгли к херям.

— За что?

— За просто так. Чтобы жизнь под ними медом не казалась.

— Понятно… А покажи-ка, Кирьян Васильевич, на карте ваши путешествия!

— Я, мил человек, хоть и унтер-офицер, а в картах мало соображаю. Вызови-ка сюда бойца моего, Андрюшку Ежова, он в картах больше моего понимает. На географа учился, все-таки. Он тебе больше покажет. И вот еще чего. Прикажи-ка чтоб моих накормили. А то ведь без завтрака сидим.

— Тоже верно, — задумчиво сказал старший лейтенант НКВД Калинин. — Сердюк!

— Я! — выскочил здоровенный боец с ППШ., казавшимся легкой игрушкой на широкой груди.

— Приведи сюда Ежова. И дай команду покормить партизан.

— Есть!

— Стой! Еще начштаба сюда позови. И чай тут организуй.

Целый час они ползали по карте пальцами и карандашами. Еж даже охрип немного, показывая и доказывая, что вот тут пройти можно, а вот тут полная задница. Начштаба — майор Хацкилевич — был, конечно, доволен информацией, а вот старлей больше сидел, отмалчиваясь, наблюдая за дедом и Ежом. К какому выводу он пришел не понятно, но когда майор, неся свою карту как драгоценное сокровище, ушел, то добавил тяжело:

— Ну, мужики… Ждем результатов наступления. Мы с этой высоткой уже как неделю бьемся. Если что не так показали, не обессудьте… Даже думать не буду о поводе, чтобы к стенке поставить…

— Да за кого вы нас держите! — возмутился Еж. — Мы же свои, советские, так сказать, люди!

— Вот именно! Так сказать… Сердюк! Уведи Кирьяна Васильевича! А вы, Ежов, останьтесь…

— А чо, а?

— Почему добровольцем не пошел, Андрей? — грустно посмотрел на Ежа Калинин.

— Я ходил! — честными глазами сказал Еж. — только меня не взяли сразу. А потом немец пришел.

— Когда? В средине августа где-то! А что?

— Военкомат-то в Демянске так и стоял на Ленина?

— Ой… товарищ старший лейтенант… — несколько разочарованно посмотрел на старлея Еж. — Вот не надо меня на такие смешные штучки ловить… На улице Первого Мая он стоит. Дом шестьдесят пять. Стоял, вернее. Сейчас пока нету там военкомата. Гестапо там.

— А чего там гестапо делает? — внимательно смотрел на Ежа особист.

— А там сплошное гестапо, товарищ старший лейтенант! — Еже даже нагнулся к столу. — Куда ни плюнь — везде гестапо. На улицу после комендантского часа вышел — расстрел. Картоху не сдал — расстрел, косо на ганса посмотрел — расстрел. Чем не гестапо?

— И почему же тебя не расстреляли?

— А я хитрый, товарищ старший лейтенант!

— Оно и заметно… Из Демянска, говоришь, родом?

— А чо?

— Да так… Сердюк! Следующего давай!

Старший лейтенант НКВД Калинин подошел к окну и закурил. «Странная какая братия… Все гладенько так, все хорошо. А вот что-то тут не так. Что-то не клеится. Без документов? Не то… Мало ли кто без документов сейчас шатается. Какой он документ должен был сохранить? Аусвайс, что ли…»

— Боец Винокуров по вашему приказанию прибыл.

— Садись, боец… В армии что ли служил?

— Никак нет! Батя военный.

— Во как… И где сейчас твой батя?

— Не знаю, товарищ старший лейтенант, — честно сказа Вини. — Я сам-то не знаю, где я через пять минут буду. Как война началась, так и весточки нет от него.

— А от тебя?

— А куда писать-то?

— А куда до войны писал? Где батя-то служил?

Вини чуть замялся… В принципе, до этого он говорил правду. Батя у него действительно воевал в Афгане, был прапорщиком, только вот не будешь же говорить такое здесь и сейчас? Хотя… Сам-то Лешка родился в Чехословакии, может прокатит?

— Последнее место службы у него было подо Львовом.

— Где служит-то он? Часть назови.

— Четвертый механизированный… — сказал Вини и подумал: «Вот ведь… На каких мелочах колятся» И спешно добавил — Финансист он был. Ага.

— Проверим… Куришь?

— Нее… Курить — здоровью вредить!

— В здоровом теле — здоровый дух, да? Кто сказал, помнишь?

— Поэт какой-то, римский, точно не помню…

— Геббельс это сказал. — Тяжело посмотрел Калинин на Винокурова.

— Ну, епметь, не может быть. Я точно помню, что какой-то римлянин. Ювенал, кажется. Причем еще переврали после него. Он сказал — «Если б в здоровом теле был еще и здоровый дух!» Вот как!

— Да ты что? Буду знать теперь. Куда поступать-то хотел?

— На исторический! — Вини улыбнулся. — Товарищ старший лейтенант, а можно просьбу?

— Какую?

— В туалет очень хочется! — просительно сказал Вини.

— Потерпи. Четвертый мехкорпус, говоришь…

Лейтенант задумался о чем-то своем. Подошел к окну, грызя карандаш… Помолчал, глядя как пара бойцов колют дрова. Потом добавил отсутствующим голосом:

— Брат у меня там служил. Механиком. Вот ведь как судьба свела… Бывал там? — обернулся он к Вини.

— Нет, не успел, собирались, но…

Старлей кивнул:

— А родня где сейчас?

На этот раз Вини сказал честно:

— Не знаю.

Энкаведешник снова кивнул.

— Комкор там у них хороший был, генерал Власов. Андрей Андреевич. Брат его хвалил в письмах…

У Вини аж пересохло во рту. А потом он вспомнил, что Власов еще герой, и что он еще не перешел на сторону немцев, и вторая ударная еще рвется к Любани. И от сердца отлегло. Чуть-чуть.

— Дальше-то что думаешь делать? — спросил после паузы Калинин.

Винокуров пожал плечами:

— Не знаю, товарищ старший лейтенант… На фронт меня возьмут?

— В каком смысле? — удивился тот.

— Как в каком? — в ответ удивился Вини. — Я ж подозрительная личность, без документов, безо всего…

— Ты, парень, с винтовкой из тыла немецкого вышел. Вот это и сеть твой главный документ.

— А…

— А шпионы немецкие с такими замечательными документами попадаются, что только держи ухо востро! Ладно, понятно с тобой все. Отца твоего мы попробуем разыскать, а вот получиться или нет… Не обещаю. Но запрос сегодня же отошлю.

Вини аж поперхнулся:

— Спасибо, конечно, товарищ старший лейтенант…

— Сердюк! Следующего давай!

— Есть!

Вини шагал обратно в сарай немного ошарашенный. Во-первых, потому, что «кровавый гэбист» оказался нормальным человеком. Усталым, замотанным, со своими проблемами, но нормальным. Не жаждущим пожарить на костре первого попавшегося окруженца или партизана как немецкого «шпиёна». Хотя… Кто знает, что у него на уме?

А во-вторых… Возникла неожиданная проблема — если старлей и впрямь пошлет запрос? Это же… Семь лет расстрела без права переписки, епметь!

Дверь снова скрипнула, ударил острый запах залежалого сена.

— Следующий, — буркнул Сердюк, явно уставший бродить туда-сюда.

Поднялся Леонидыч. Он одернул кожанку, стряхнул с плеча пару сухих травинок.

Дед перекрестил его спину, незаметно для зевающего конвоира.

Прямо с порога Владимир Леонидович, едва успев кивнуть, произнес, глядя на кубики энкаведешника:

— Товарищ старший лейтенант… Или гражданин, все-таки?

— Пока товарищ, а дальше посмотрим, — сухо ответил старлей, не отрываясь от какой-то писанины.

— У меня есть сведения государственной важности, товарищ старший лейтенант. Мне срочно необходимо встретиться с командованием фронта.

— Имя, фамилия? — продолжая чиркать карандашом, перебил его Калинин. — Звание? Номер части?

— Микрюков Владимир Леонидович. Так-то я, товарищ старший лейтенант, гражданский…

— Зачем же вам комфронта, товарищ гражданский? Давайте, я прямо сейчас товарищу Сталину позвоню.

Калинин снял трубку «тапика» — полевого телефона, покрутил ручку и слегка поморщился:

— Кто там? Сержант Попова? Можешь ли меня с товарищем Сталиным соединить? Нет? Ну, тогда генерал-лейтенантом Курочкиным? И с ним не можешь? И хватит смеяться — когда старший по званию с тобой разговаривает. Нет, с комдивом пока не надо. А зачем тебе в дивизию? В военторг? Может и поеду. А может быть и не поеду. Все от твоего поведения зависеть будет. Ладно, потом поговорим, солнышко…

Он положил трубку, улыбнулся и сказал:

— Видишь, какие у нас связистки капризные. Не хотят соединять — ни с товарищем Сталиным, ни с товарищем Курочкиным. Не положено, говорят. Так какие у тебя сведения?

— Государственные, товарищ старший лейтенант.

— Владимир Леонидыч. Государство здесь — это я. Ну и комсостав полка.

Леонидыч несколько секунд подумал — а что бы на его месте сделал настоящий фронтовой разведчик? Сказал бы пароль, наверное… Показал бы шелковый секретный платочек из потайного шва… Стал бы орать на особиста…

Ни то, ни другое, ни третье Леонидыч делать не стал. Он просто сказал:

— Сегодня пятнадцатое мая?

— С утра календарь не отрывали.

— Послезавтра, семнадцатого мая, на южном участке фронта, где сейчас идет наступление на Харьков, под командованием маршала Тимошенко, немцы ударят в тыл нашим войскам. Первая танковая группа генерала фон Клейста. Слышали о таком? Наши потери могут достичь двухсот пятидесяти тысяч человек.

Лицо Калинина слегка вытянулось…

— Откуда сведения?

Леонидыч промолчал, нахмурившись…

— Интересные дела… — протянул старлей. Потом повозился чего-то под столом и… выставил оттуда сапоги с портянками.

А потом, слегка извиняясь, сказал:

— Ноги устали, мочи нет, — и прошелся, с наслаждением шлепая босыми ступнями по дощатому полу, нагретому сквозь чистые окна теплым майским солнышком.

— А почему я вам верить должен? Владимир Леонидыч? Из уважения к возрасту? Сколько, говорите, вам?

— Полсотни пять. Это имеет значение?

— Конечно.

— Какое? — удивился Леонидыч.

— Все имеет значение. Вы в армии служили?

Микрюков чуть подумал и ответил:

— Приходилось как-то.

— Вместе с унтер-офицером Богатыревым?

— Южнее несколько. И в другой армии. Остальное, товарищ старший лейтенант… Или гражданин уже?

— Ну почему же… Гражданин еще рано, а геноссе не с руки… — внимательно смотрел на Леонидыча Калинин.

— Кем? — не понял Микрюков.

— Не важно… — махнул рукой энкаведешник. — Сердюк. Увести!

— Подождите, а…

— А вы, Владимир Леонидович, соберите вещи, оправьтесь. Через сорок минут выезжаем.

— У меня всех вещей — то, что на себе.

— Ну, вот и ладушки. А мне еще кой-чего собрать надо. Сердюк!

— Я!

— Там остался еще кто?

— Бабы еще. Две штуки.

— Не бабы, Сердюк, а женщины.

— А какая разница? — удивился Сердюк.

— Ты, Сердюк, личность серая и неграмотная. А потому тебе никогда не узнать разницу между бабой и женщиной. Увести… — подумал Калинин и добавил, — задержанного. А с женщинами мы разговаривать завтра будем. Вернее, я!

Леонидыч закусил губу, заложил руки за спину и зашагал из дома. А Сердюк снял винтовку с плеча…

Старлей долго смотрел в окно. Минут пять. Больше он не мог себе позволить. Но за эти пять минут успел передумать многое.

Как ни странно, он думал не о том, что сказал ему — разведчик? — Микрюков. Он думал о том, как странно выглядят эти двое, Ежов и Винокуров. Что-то такое, непонятное, отличало их от всех тех, с кем встречался на допросах, да и просто в жизни, старший лейтенант НКВД Александр Сергеевич Калинин. Что-то странное, да…

Но что?

Он развернулся к столу, подошел, намотал портянки, морщась от потного запаха:

— Сердюк!

— Я!

— Слушай, Сердюк… Если к вечеру свежих не будет — я тебе их за пазуху засуну и на передовую. Немцы в Берлин от тебя сами убегут. Куда пошел? Стоять! Машину иди готовь. В дивизию поедем.

— Какую машину? У меня нету…

— Дуболом ты, Сердюк. Любую. БЕГОМ!

Старлей обулся и пошел в штаб полка.

По пути заглянул к связистам:

— Сержант Попова? Одуванчик вам от всей сердцы! — протянул он ей чудом не затоптанный у свежей поленницы желтоголовый цветочек.

— Ой, товарищ старший лейтенант… Спасибо… — заулыбалась в ответ ему невысокая, обаятельная блондиночка с кокетливо заломленной пилоткой.

— Тебе в военторг надо было?

— Да, очень… — широко распахнула она глаза. — А что, машина будет?

— Будет. Быстро давай собирайся. Через полчаса едем. Ждать не буду.

— А у меня дежурство только через час закончится, — жалобно посмотрела сержант на старлея.

— Ириш, ну ты уж реши эту проблему. Я ж с Ширшиблевым поеду, — старлей подмигнул ей. — А с начальством твоим я договорюсь.

— А Сережка здесь? — вспыхнула она. — Даже не заглянул, вот зараза!

— Сержант… Служба у Сережки! — старлей снова подмигнул ей и вышел из землянки.

А в штаб зашел уже совсем другой человек:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться!

— Заходи, Александр Сергеич дорогой, заходи… — Полковник сидел с задернутыми до колен штанами и грел ноги в тазике с горячей водой. Ревматизм мучал его давно. А по сырой демянской весне обострялся вдвойне. Белая рубашка обтягивала его большой живот, а по бокам висели подтяжки.

— Чего там у тебя, старшой? Разобрался с партизанами?

— Так точно.

— И?

— Политрук, который с ними вышел — под трибунал.

— За что?

— Документов нет, в чужой форме. Что тут еще? Обстоятельства попадания в плен тоже неясны.

— Правильно. Остальные?

— Одного я в дивизию увезу. Троих можно в строй. Парни неплохие.

— А не засланцы немецкие? — улыбнулся полковник.

— Не похоже. Парням по восемнадцать, молодые еще. У одного батя в корпусе генерал-лейтенанта Власова служил. Финансистом.

— Да ты что? Запрос отправь. Хотя, вряд ли найдут… Там такая заваруха была, старлей…

Полковник почесал пузо и налил себе в стакан чая из дымящегося на горячей печке чайника, — Саш, чай будешь? С медом и мятой! Жена медок прислала!

— Спасибо, ехать надо! Один из них на карте кой-чего интересное показал.

— Знаю, мы с начштаба уже глянули. Остальные-то что, молчат?

— Остальных пока не допросил. Завтра.

— А кто там еще остался у тебя?

— Две девчонки и раненые.

— С этими понятно… Вернешься когда?

— Пока доеду, пока сдам в дивизию задержанного, пока обратно… К ночи вернусь.

— Тогда и трибунал завтра. Точно чая не будешь?

— Спасибо. Разрешите идти?

— Тебе не разрешишь… Иди, конечно. Поедешь на чем?

— А на Ширшиблеве и поеду.

— Тоже верно. Тогда обратно помчишься — газет захвати для комиссара. Только свежих. Лады?

— Лады, товарищ полковник!

Старший лейтенант вышел на крылечко, сел и опять закурил. Хотя от поганых немецких сигарет щипало язык, но махру курить он совсем не мог. А нормальных папирос не привозили уже давно. «Надо Иринке в военторге заказать „Казбека“, пусть купит пачек десять, пока я этого Микрюкова коллегам сдаю» — мелькнула ленивая мысль. Он откинулся на прогретые доски дома и немедленно задремал от усталости. За последнюю неделю он спал не больше трех-четырех часов в сутки — постоянное пополнение состава, отслеживание настроений в полку, работа с разведчиками, немца недавно кололи всю ночь, да так расколоть и не смогли, ни хрена не знает, самострел вот был еще, а во втором батальоне драка на почве… а хрен его знает на какой почве подрался узбек с евреем? Шебутной вообще батальон, хотя воюют как полагается, а у старухи в деревне свинью украли. А после каждой атаки в полку пропавшие без вести — то ли убило и никто не видел, а кто видел, тот тоже погиб, теперь вот еще окруженцы эти, хорошо не сорок первый, тогда тысячами выходили, как каждого-то проверить, ущучил млалей тогда Калинин одного, да, ущучил, все люди как люди, а у этого документики с иголочки, месяц в окружении а скрепочки не заржавели, рожа сытая, а все-таки какие-то странные эти партизаны, взгляд странный, да…

— Товарищ старший лейтенант, а товарищ старший лейтенант!

— А? — подскочил Калинин, хватаясь за кобуру.

Сердюк аж отскочил с перепуга. Слышал он, как в соседнем полку так командир ординарца пристрелил спросонья. Погрезилось капитану, что немец пришел.

— Это… готова машина-то!

— Ага… — старший лейтенант с силой протер красные глаза. — Веди задержанного. В кузов посади.

— Понятно. А…

— А ты тут останешься. Я с ним в кузове поеду.

— Эээ…

— Не экай. В кабине сержант Попова поедет. Пусть поженихаются малость. Да и мне поговорить надо. С задержанным.

— А остальные?

— Остальные пусть сидят. Вернусь — решим чего и как. Выполнять!

— Есть! — вытянулся Сердюк и помчался к сараю с партизанами.

Старлей же потянулся и пошел к грузовику. Рядовой Ширшиблев уже завел мотор и внимательно прислушивался к рычащему мотору. Чего-то ему не нравилось. А рядом сидела сержант Иришка Попова с такой счастливой улыбкой, что Калинин сам невзначай улыбнулся.

Она помахала ему рукой, с зажатым в пальцах одуванчиком. А потом, вдруг сообразив, выскочила из кабины:

— Товарищ старший лейтенант, вы садитесь, я в кузове поеду!

— Сиди уже. Задержанного, кто охранять будет?

— А он очень опасный, да? — понизила голос связистка.

— Очень, — серьезно ответил Калинин. — Каждый день он съедает двух симпатичных связисток на завтрак, трех на обед и одну санитарку на ужин.

— Почему только одну? — захлопала ресничками Ирина.

— Потому что все санитарки толстые!

— Да ну вас, товарищ старший лейтенант! Вечно вы шутите! Ой, а у вас щека в складочку! — снова улыбнулась она.

Старлей потер щеку:

— Мама у меня говорила — это снюлька приходила и натоптала!

— Кто?

— Ну, снюлька… Фея сна!

— Сами Вы, Ирина, фея! Сердюк, твою мать! Ты скоро? — резко оборвал он ненужный разговор.

— Это… — пробасил тот. — Все уже. Задержанный в кузове.

— Понятно… — старлей поправил портупею, еще раз протер глаза и, встав одной ногой на колесо, запрыгнул в кузов. А потом постучал по кабине:

— Поехали!

Машина тронулась. Дорога была уже лучше, чем от роты лейтенанта Костяева до штаба полка. По крайней мере, не кидало из стороны в сторону как мешки с картошкой.

И потому Леонидыч и Калинин могли спокойно поговорить.

— Ну, рассказывай, дорогой ты мой, — сказал старший лейтенант, едва они отъехали.

— Что рассказывать?

— Откуда такая информация-то у тебя?

— Откуда надо, старлей.

— Ты, Владимир Леонидыч, давай-ка хвостом-то не крути. Мы с тобой сейчас где? На Северо-Западном фронте. А против нас группа армий «Север». А ты мне про Харьков рассказываешь. Никак пешком оттуда сюда шел, чтобы немцы не поймали?

— Товарищ старший лейтенант…

— Давай на ты? Меня Александром зовут! Володей мне тебя не с руки звать, в два раза меня старше, я тебя Леонидычем буду. Сойдет?

— Договорились. Так вот. Откуда такая информация, как я ее получил и чего с ней делать — я доложу только в штабе фронта. А ты об этом и не узнаешь никогда.

— Осназ? — после минутной паузы уточнил Калинин.

— Будешь смеяться — ВВС.

— О как! — удивился энкаведешник. И едва не прикусил язык оттого, что машина в очередной раз прыгнула на кочке. А потом помолчал, но все же спросил. Из чистого любопытства, конечно:

— А звание? В твоих годах уже по штабам надо сидеть… ВВС…

— Майора хватит тебе?

— Мне хоть маршал, — вздохнул старлей. — В моей полосе ответственности все равны.

Леонидыч промолчал. Минут через десять старлей сказал, как будто совершенно не в тему:

— Эх, знать бы, когда война закончиться…

— Не скоро.

— Думаешь через год только?

— Думаю, через три.

— Вот не фига себе! — удивился старший лейтенант. — Это как же через три, если товарищ Сталин сказал еще зимой, что сорок второй год будет годом окончательного разгрома немецко-фашистских захватчиков?

Леонидыч покосился на старлея, обхватил себя руками и ответил:

— Керченское наступление уже захлебнулось. И немцы сейчас добивают остатки пятьдесят второй, кажется, армии на полуострове. А летом и Севастополь возьмут. А у соседей, на Волховском, Вторая ударная уже в окружении. И через тоненькую ниточку выползает из болот у деревни Мясной Бор. Власов только вот не выйдет. В плен попадет и на немцев служить будет. А вот под Харьковом через неделю такая дыра откроется — немцы попрут до Сталинграда и Грозного. И только оттуда мы тихонечко пойдем на запад. Немцев убивая и сами по сопатке получая. И не раз. Вот тебе и три года.

Особист помолчал, а потом сказал так, что в его голосе звякнул металл:

— А ты в курсе, Владимир Леонидович, что сейчас пораженческие настроения тут разжигаешь и антисоветские разговоры плетешь?

— В курсе, Саша, в курсе… Только от этого ничего не меняется. А может быть изменится, если ты меня в штаб фронта доставишь. А еще если там гэбня ваша кровавая — такими же нормальными людьми как ты окажется…

— Кто кровавая? Не понял?

— Не бери, старлей, в голову… — сказал Леонидыч. А про себя подумал, что Еж обязательно бы добавил — бери чуть ниже… Интересно, как они там?

А они там только что поужинали. И разговорились вовсю:

— Интересный какой этот… Энкаведешник, — сказал Еж. — Нормальный мужик. Уставший только как собака.

— Угу. А глаза такие добрые-добрые! — вспомнил старый анекдот Вини.

— Нее… Нормальный. Я думал, сразу под расстрел. Они же такие.

— Какие-такие? — подала голос Рита. У девчонок-то допрос был еще впереди.

— Ну что обязательно всех окруженцев сразу в штрафбаты, что там пристрелить каждого несогласного с политикой партии и правительства…

— Еж! Штрафбаты только через месяц, примерно, появятся, — сказал Вини.

— А сейчас чего?

— Не помню.

— Интересно, чего с нами будет?

— На передовую отправят. А тебя в тыл к немцам обратно.

— Зачем это?

— Ты там все наши военный тайны откроешь, но непременно все перепутаешь. И тогда немцы войну проиграют.

— Они и так ее проиграют.

— А с тобой во главе — еще быстрее, — буркнул дед.

— Девки! А чего вы там шепчетесь? — спросил Еж, резко обернувшись к Рите с Маринкой, которые закопались в серое сено чуть поодаль.

— Еж! Гуляй лесом, а? — раздраженно сказала Рита.

— Отстань от девчонок, — одернул Андрея Вини.

— Ну и ладно. Шепчитесь. Я и так знаю — о чем они. О мужиках.

Маринка приглушенно засмеялась, а Ритка на этот раз уже рявкнула:

— Еж — ты дурак!

— Андрюха, ты и впрямь, отстань от них.

— Да я чего… Ты, вот дед, скажи мне лучше — я так и не понял, почему ты нам с Вини не разрешил открыться. Сейчас бы ехали все с Леонидычем вместе. И Леха он, вообще, историк. От него пользы много. А хер майор один разве справиться без нас?

Дед почесал бороду:

— А тебе не понятно, что ли?

— Не совсем…

— Это вот я, старый балбес, сразу вам поверил. А вот старшой этот, хоть мужик и хороший, всех вас за шкирку и в «желтый дом». А того лучше — тоже под трибунал. За симуляцию. Вот Леонидыч доберется до начальства. Кому надо сообщит — вот тогда и за вами приедут.

— Это точно. Не поверят, — кивнул Вини. — Случай был. Точно не помню когда. Может, уже и случился здесь. А может быть и нет. «Шторх» немецкий приземлился на нашем аэродроме. А в «Шторхе» немецкий майор из оперативного отдела какой-то танковой дивизии. Так вот. При нем была копия немецкого плана «Блау» — удары на Кавказ и Сталинград. Так вот… Ставка наша не поверила документам. Слишком ценный приз достался. Так не бывает. Решили, что дезинформация, что, на самом деле, немцы будут опять наступать на Москву. Укрепили центр. Даром, что ли, наши Ржев пытаются взять и тот же Демянск? Упреждают инициативу. Вот теперь сравни — бумага за подписями фюрера и всей его шайки — и мы. Три оболтуса без документов. Так что Кирьян Василич прав. Если Леонидыч там докажет нашу важность — за нами приедут в два счета. А нет…

— А что тогда?

— А ничего. Своими руками будем историю переделывать. Может быть и впрямь на день раньше удастся войну закончить. Шальбурга же хлопнули на пару недель раньше? Ты, кстати, на карте показал все начальнику штаба?

— А как же! — загордился Еж. — Все что запомнил. Где у них минометы, как обойти лучше. Я ж карты умею читать. Стоп! Дед Кирьян а почему ты сказал, что только за нами приедут? А ты?

— А я-то им на какой ляд? Я свое дело сделал. Пользу больше тут принесу.

— А… Кирьян Васильевич, а что ты делать-то собрался?

— В армию попрошусь. Поди возьмут еще, а? Старый конь хоть глубоко не пашет, но и не испортит борозду-то… Ритуль, как ты думаешь?

— Я думаю, как там Леонидыч…

…А Леонидыч в это время дрых в полуторке как сурок, несмотря на разбитую дорогу.

Старший лейтенант Калинин же, время от времени поглядывая через заднее стекло в кабину, где заразительно смеялась сержант Иринка Попова, думал над странностями поведения партизан.

Чего же в них не то?

Калинин посмотрел на беспечно храпящего Леонидыча.

И тут его осенило!

Ёк-макарек!

Глаза!

Глаза у них не такие!

Обычно все смотрят с опаской, некоторые со страхом. Очень редко — с ненавистью. Большинство с настороженностью.

А эти… Эти с любопытством. Богатырев с легкой усмешкой. Микрюков — с удивлением каким-то радостным. А вот пацаны — именно с любопытством. Как будто кино смотрят. С таким взглядом Калинин сталкивался еще в Москве, когда сопровождал, еще будучи сержантом НКВД, делегацию американцев. Только те свои эмоции не скрывали — бурно радовались всему как дети. Особенно в метро. Решили, что их в музей привели. Неужели эти — шпионы? Чьи? Немецкие? Непохоже. Англия, Франция? Но более идиотского способа заброски и придумать сложно. Может быть это дети эмигрантов? Заговор? А этот унтер, пошедший ва-банк, чтобы отвлечь внимание — проводник? А на кой черт им командование фронта? Думай, Саша, думай!

Он с силой заколотил кулаком по фанерной кабине:

— Стой!

Ширшиблев приоткрыл дверь и обеспокоено спросил:

— Что случилось, товарищ старший лейтенант?

— Разворачиваемся! Едем в полк! Быстро!

Рядовой Ширшиблев пожал плечами и скрылся в кабине.

Леонидыч проснулся и с недоумением спросил у Калинина:

— Товарищ старший лейтенант, что-то случилось?

— Еще нет, — отрезал тот. А потом подумал: «Больше надо спать… Быстрее соображать буду». И посмотрел на закатное майское солнышко. И не увидел, но скорее догадался:

— Воздух!!!

Но грохот пулеметов и пушек двух «Мессеров» взбили грязь дороги и в мгновение ока раздербанили кузов полуторки.

Ширшиблев толчком успел выкинуть связистку из кабины и сам выпрыгнул в сторону. Вовремя, потому как двадцатимиллиметровые снаряды моментально превратили грузовичок в полыхающую груду.

Откуда взялся эта пара «Мессеров»?!

Пожалуй, это не знал и сам пилот чертова «Фридриха» — ведущий звена.

Небо над Демянским котлом было почти полностью советским. До прорыва котла все «ягды» только и делали, что патрулировали коридор, по которому тяжелые «тетушки» Ю-52 несли оружие, боеприпасы и продовольствие мужественным бойцам Демянского котла. А обратно — раненых.

Правда, и потери несли от атак советских истребителей, огромные. К десятому мая Германия лишилась ста шестнадцати «тетушек». Но вот пришло время, и снова началась «свободная охота». Но, тем не менее, превосходство русских было подавляющим. Потому ведущий, увидев одинокий грузовичок на дороге, решил ее атаковать, пока была возможность.

И, надо признать, удачно. И безопасно. И к черту, русских истребителей. Можно уходить!

Качнув крыльями в знак победы, немцы унеслись на запад, скрываясь в закатном солнце.

Сергей Ширшиблев поднял голову. Искореженная машина горела. Хлопнула одна шина, другая… Похоже старлею с задержанным кранты. А Иришка?

Он бросился на другую сторону дороги.

Иринка лежала на животе, неловко подогнув руку под себя. Из ушей текла кровь. Белоснежный подворотничок наливался темно-бордовым. Он осторожно перевернул ее. Посмотрел на разбитое о придорожные камни родное лицо. Потом закрыл ей глаза. А потом прижался к теплой еще руке, в которой был зажат умирающий желтый, в красных брызгах, одуванчик. Он долго стоял на коленях перед её телом. Потом накрыл лицо девушки своей пилоткой.

Его взгляд упал на чудом уцелевшее, едва помятое ведро. Машинально он собрал в него чьи-то разбросанные по дороге куски. А то, что не вошло — рука с плечом в кожанке, вырванная из спины лопатка с обгорелыми лохмотьями гимнастерки — сложил в кучу на обочине. Рядом положил фуражку особиста. Васильковый околыш и расколотый козырек. Рубиновой каплей светилась окровавленная звезда…

И зашагал обратно по дороге, пошатываясь как пьяный. В полк. Убивать…

Война все спишет? Война есть война? Жертв не бывает лишних?

Тогда посмотри в эти глаза. Сними пилотку с ее лица, подыми ее веки и посмотри. Она все еще улыбается. И улыбается для тебя. Вечно будет улыбаться.

Война все спишет? Наверное, все — кроме этой улыбки.

Почему ты жив, а она нет?

…- Да, товарищ генерал-майор. Да. Да. Нет. Есть. Задача будет выполнена. Товарищ генерал-майор на нашем участке партизаны прорвались. Утверждают, что командир этой чертовой бригады погиб. На карте кое-что показали, да. Одного к вам в дивизию везут. Да.

Полковник положил трубку и тут же рявкнул на адъютанта, пришивавшего пуговицу:

— Всех комбатов сюда и начштаба Бегом!

Сам же склонился над картой.

Буквально через три минуты адъютант вернулся обратно:

— Товарищ полковник, комбата-два ранило!

— Вот черт… Серьезно?

— Плечо разворотило. Снайпер похоже.

Полковник ругнулся:

— Черт, черт… Кто там из командиров в строю?

— Лейтенант Костяев.

— Костяев? Нормальный мужик. ВРИО командира батальона пусть побудет. Тащи его сюда.

— Есть!

…- Чего-то забегали туда-сюда. Вини, смотри! — сказал Еж, глядя в щели сарая.

— Точно, да. — Вини присел рядышком. — Кирьян Василич! Чего они бегают как будто их блохи покусали?

— Ежели в штабе бегают, значит, заварушка будет. Тебя там расстрелять, например…

— А меня? — хихикнул Еж.

— И тебя тоже.

— О, смотри, лейтенант тот усатый! В нашу сторону идет. И чувак какой-то толстый рядом…

— Дверь сарая противно заскрипела, открываясь:

— Вот, товарищ полковник, эти субчики.

— Вижу… Выходи строиться. Быстро.

Пятеро партизан вышли на улицу. Еж довольно потянулся:

— Эх, хорошо-то как…

Полковник изумленно посмотрел на него:

— Чего это хорошо?

— Воздух свежий, красота!

— Навозом только провоняло все, а так да свежий… Смирно!

Потом полковник прошелся вдоль короткой шеренги:

— Присягу никто не принимал?

— Никак нет, товарищ полковник! — ответил за всех Кирьян Василич.

— Понятно. Костяев, дай-ка бумажку… Тебя как зовут?

— Вини… В смысле, Винокуров Алексей Дмитриевич!

— Читай, Алексей Дмитриевич, вслух.

Вини взял лист:

— Я, Винокуров Алексей Дмитриевич, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров, комиссаров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей советской Родине и рабоче-крестьянскому правительству.

Я всегда готов по приказу рабоче-крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины — Союза Советских Социалистических Республик, и, как воин Рабоче-крестьянской Красной армии, я клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагом.

Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся.

— Молодец… Силантьев!

Адъютант неслышно вышел из-за спины, неся на вытянутых руках вчетверо сложенную красную ткань:

— Целуй!

Вини встал на колено и поцеловал знамя, пахнущее пылью, как будто его не разворачивали уже давно-давно.

— Распишись тут. А Теперь ты!

Андрей Ежов вышел из строя и тоже прочитал текст присяги вслух. На этот раз обошлось без швыркания носом и прочих Ежиных выходок. Осознал важность момента.

— Отлично, боец. А ты, старик, что стоишь?

Кирьян Васильевич аж оробел немного:

— Мне тоже можно?

— Нужно дед, нужно. Вся страна в строю, ты чем хуже?

Унтер кивнул как-то судорожно, а потом полез мелко дрожащими руками за пазуху. Вытащил оттуда тряпицу, развернул ее… И прицепил на грудь два Георгиевских креста.

— Ого! — с уважением сказа полковник. — Бывалый вояка?

— Так точно, ваше бла… товарищ полковник.

— Где? — кивнул тот на кресты:

— В великую войну немцев погонял маленько.

— Ну эта война тоже великая. И к тому, же отечественная. Звание-то какой имел?

— Унтер-офицер.

— Пока в рядовых походишь. А там видно будет. Принимай, унтер-офицер рабоче-крестьянскую присягу.

Когда дед читал текст и целовал знамя — в уголках глаз блестели слезинки. Но этого никто не заметил.

— А теперь, товарищи бойцы, поступаете в распоряжение командира второго батальона лейтенанта Костяева. — Полковник развернулся и пошел в избу.

— Подождите, товарищ полковник, а как же мы? — воскликнула Маринка — Мы-то куда?

Полковник развернулся, посмотрел на них:

— Куда, куда… В сарай обратно. Старший лейтенант приедет — разберется.

Рита подбежала к полковнику и вцепилась в рукав:

— Товарищ полковник, не оставляйте нас в сарае одних. Страшно же!

— Чего бояться, мышей что ли? Эвон, какой гигант мысли вас охраняет, — махнул он в сторону Сердюка.

А потом чуть подумал и сказал:

— В госпиталь шуруйте. Там лишние руки никогда не помешают.