"Меня нашли в воронке" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)

Глава 11. Прорыв

Десантник Паша зашел за спину к эсэсовцу, достал нож, подобранный им еще во время побега, потом — двигаясь мягко, чуть слышно, как кошка, — подошел к датчанину сзади. Похлопал его по плечу — тот обернулся, улыбнувшись… И полоснул ножом поперек горла. Фонтан крови ударил такой струей, что обрызгал рядом стоящего Ежа. Тот матюгнулся шепотом:

— Паш, ты бы предупреждал, хотя бы, а?

— Чего предупреждать-то… — буркнул Паша в ответ. — Командир приказ дал… А потом лизнул свою руку:

— Такая же… Как у немцев.

— Что такая же? — не понял Вини.

— Кровь такая же. Соленая. И у наших такая же…

— Можно п-подумать ты дегустируешь в-виды! — хохотнул Юра. — Доктор Лектор, б-блин…

Паша посмотрел в глаза Юре:

— …Взводному нашему когда голову снесло осколком, я рядом был. Мозгами и кровью прямо в лицо плеснуло. Теплые. Главное, мозги пресные, а кровь соленая. Потом я в атаке немца в упор пристрелил. Прямо в затылок, он в другана шыком… И тоже — мозги пресные, кровь соленая. Кости его мне щеки поцарапали. А потом, в лагере уже политрука нашего — Мишку Зильберштейна — расстреляли. Немец. Сразу. В упор. Из «Вальтера». Он рядом стоял… Мозги пресные, кровь соленая…

Он уставился в одну точку и замер, побелев глазами…

— Паш, а Паш! — осторожно коснулся его плеча Еж.

— М? — дернулся тот.

— Пора!

…Пришлось сделать крюк. Сначала отвели девчонок и Валеру в тыл. Велели сидеть тихо — как мыши. Передовая рядом — немцы должны шариться туда-сюда — санитары всякие, подносчики боеприпасов, связные и прочая тыловая шваль.

Когда вышли к штабу датской бригады — Паша и прирезал пленного. А куда его девать?

Весь штаб представлял собой всего лишь землянку на краю небольшой полянки. У входа стоял часовой. Выскочил посыльный, потом другой — и исчезли в лесу.

— Василич! Командуй! — шепнул майор. — Ты в этих делах способнее.

— Юра, Вини! И ты политрук, — шепнул Кирьян Васильевич. — Слева обойдите. Танкист, Хомяк, Еж, — тьфу, блин зверинец! — справа обойдете. Мы с Леонидычем и ты, Паша — напрямки пойдем. Ждите. Десантура, нож метнешь в часового?

Тот равнодушно кивнул.

— Как только Колупаев часового положит — идем к землянке. Только без выстрелов. Тихонечко идем… Ясно?

Вини показал большой палец, а Еж просто кивнул. И расползлись в разные стороны.

Двадцать минут лежали молча. Дед чуть заметно кивнул Леонидычу, а тот хлопнул по плечу Пашу. Десантник моргнул в ответ, неожиданно встал во весь рост и… И вышел из кустов, подняв руки. А потом свистнул.

Часовой резко повернулся и обомлел от вида вышедшего из леса русского десантника. Тот жевал еловую веточку, подняв руки вверх. Без оружия, между прочим. Немец резко сдернул с плеча карабин. Через секунду он сполз с ножом, торчащим в глазнице. А Паша так и остался стоять с поднятыми руками. Только чуть обернулся с ухмылочкой и показал пальцами — вперед!

Партизаны медленно приподнялись и пошли к землянке.

И вот невезуха!

Только они вышли из леса — по тропинке вышел немец. Или датчанин? Да хрен разберешь!

Автоматная очередь пропорола фашисту грудь. Таругин не успел отжать спусковой крючок, как из землянки, на звук выстрелов, выскочил еще один фриц.

И получил в лобешник пулю от Юры:

— Не сбит п-рицел, на этот раз, — криво ухмыльнулся он. — О, еще один!

Этого сняли все сразу, аж серо-красные ошметки брызнули во все стороны.

— Интересно, — буркнул Паша. — А где у них тут боевое охранение?

Боевое охранение не замедлило выскочить из леса. И тут же легло, в количестве двух человек, под пулями партизан.

— Лежать, бляха муха, всем! — крикнул дед — из узкого окна землянки высунулся ствол автомата, — гранатой его!

— Нельзя, Василич, там же генерал датский! — крикнул Вини.

— Да хер на него, гранатой! Уй, млять твою побоку… — и дед высадил всю обойму трехлинейки, то и дела передергивая затвор, в щель. Автоматчик в ответ шмальнул длинной очередью. Однако обзора ему не было никакого — все пули ушли верхом. В этот момент к входу подползли Юра Семененко и политрук. Тимофеич красный лицом, а Долгих, наоборот, побледнел:

— Ой, мать ой мать, — громко шептал политрук, вытаскивая гранату дрожащими руками. — Ой, мать! — и киданул ее в проем двери блиндажа.

Грохот еще стучал по деревьям, когда Юра и политрук рванули внутрь. Дверь внесло разрывом внутрь, размазав по полу какого-то фрица. Еще один лежал у телефона, растекаясь темной лужей из-под живота. Третий, схватившись за ухо, пальнул из пистолета.

Промазал!

И тут же получил кулаком в арийское таблище, немедленно потеряв сознание.

— Этот? — спросил непонятно кого дед.

— А кто ж знает! — подал голос Еж снаружи. — Быстрее давайте!

— Эт… Эт…

— Чего? — оглянулся.

— Эт-тот… — просипел Юра, зажав рукой окровавленный живот, и улыбнулся. — Шт… Штурм…

— Юра! Твою…

Он сглотнул кровавую слюну:

— Попал, сволочь, надо же…

— Валера! Млять, Валеру давай!

— С девками он остался! — почти крикнул Вини, склонившись над Юркой.

Тот попытался приподняться, опершись рукой на земляной пол.

— Сиди уже! — Леха осторожно положил ему руки на плечи. — Сильно?

— Т-терпимо. Ф-фрица…

— Да хер с ним… Куда тебя?

Вместо ответа Юра протянул окровавленную руку:

— Б-богом клян-нусь… Арии…

— Юра! — суетились вокруг него товарищи. — Понятно, что арийцы, кто ж еще то! Ты лежи, лежи!

Тот мотнул головой и вытянутым пальцем:

— Арисака! — выдохнул он. — Ей-Богу, ар… арисака.

— Юра, чего ты городишь? Парни, наверх его тащим! Быстро!

О притолоку входа стукнулись каждый по очереди — Еж, тащивший Юру под руки, Хомяк-Прокашев — взявший раненого за ноги, и даже маленький Вини, взявший винтовку Юры.

— Там это… — Шептал Семененко, улыбаясь кровью и как-то виновато смотря на друзей, — там арисака, на стене арисака!

— Да понятно, Юр, понятно! Ты лежи, давай, не дергайся! — наперебой говорили Вини и Еж. Леонидыч в стороне кусал губы. Дед мрачно смотрел на раненого. Прокашев вытер лоб, оставив кровавый размазанный след. Политрук с танкистом вязали оглушенного штурмбанфюрера. Паша стоял чуть поодаль с винтовкой наперевес, вслушиваясь в лес.

— Ух-ходите… Слышите меня? Уходите, а?

— Тихо, Юра, тихо… — Вини прижал тампон к ране, придерживая Юру за шею, а Еж бинтовал.

— Немцы! — вдруг крикнул Паша и пальнул куда-то в лес, упав плашмя. В ответ раздался резкий стук немецких карабинов и крик, видимо офицера:

— Fremad, hurtigt, hurtigt!

Дед рявкнул:

— Уходим! Леха! Философ! С политруком Юру! Ганса, ганса, млять, вперед!! Еж, твою меть!

Юра вытащил лимонку из кармана и резким движением, давшимся ему с огромным трудом вырвал зубами кольцо:

— Уходите! Зад-держу я их! Б-бегом, мать вашу!

Вини отшатнулся:

— Ититть твою!

— Сил нет… Разожму сейчас!

Вини прикусил губу до крови, пятясь задом к лесу, дед кивнул, Еж отвернулся, а Леонидыч зажмурился…

…Надо же как бывает! Ведь не больно совсем. Жарит только. Сердце — раз! — и плеск жара по животу — два! — и снова волна по глазам. Странно? Почему в живот, а красно в глазах? Почему пить-то хочется? Фильмы смотрел, помнишь? — раненые в живот пить хотят все время. Почему? Теперь понимаешь, почему? Пить, хочется, да. Во рту сухо и железом отдает. Да, что же слюны-то сколько? Слюны много, а пить хочется… Почему, интересно? Ушли, ли мои? А почему я не заикаюсь? А откуда «Арисака» на стене, наверно с наших складов, до войны еще… остатки… ополчение… сапоги… тридцать три гвоздя… тут уже… на носке травинка прилипла…

Отошли они не далеко, Взрыв резанул по ушам.

— Да идите вы на хер! — вскрикнул вдруг Еж и рванул обратно, но получил удар кулаком в лицо и рухнул в траву.

— Тащи эту суку! Понял?! — Паша Колупаев отер руку о штаны. — Идите. Я останусь.

— Я с вами, если не возражаете! — тяжело дышавший Прокашев снял пилотку.

И оба посмотрели на командиров — на унтер-офицера царской армии и майора запаса армии советской.

Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини… Не сговариваясь, те кивнули. И отряд пошел дальше. Оглянулся лишь Вини…

— …Лежи. Не стреляй. И по сторонам смотри! Понял? С флангов прикрывай. Сейчас я этим сволочам…

Паша не стал прицеливаться. Чего тут прицеливаться? Оппа! Первый пошел!

Десантник дернул веревочку немецкой колотушки и аккуратно бросил ее под ноги первому эсэсовцу, выскочившему из кустов.

— Видал? Обе ноги в разные стороны!

— Ага… — флегматично ответил философ, приноравливаясь к стрельбе.

Раненый фриц заорал, что есть мочи, оплескивая зеленую молодую травку датской — или какой там еще? — кровью из оторванных ног…

…Через несколько десятков метров опять заистерил Еж:

— Да не может, млять, такого быть! Я не тут! Я не тут, слышите? Не Юра это. Это не я! Млять, дома я! Сон это все! Слышите? Это все сон! Так, нах, не может быть! Я назад! Я лучше в лицо…

…- Фланги, фланги держи! Эх, пулемет бы! Фланги держи, самка собаки!

— Чем держать! У меня еще обойма и аллес капут!

— А мне похер! Зубами держи! Я больше в плен не пойду, учти!

— Сам учти! Я тоже не пойду! На, фриц, гостинец!

— Уй, мляааа…

— Что???

— В плечо, суки…

— Держись, философ, держись! Недолго уже…

— Иди, скотина, иди, неси эту сволочь! Терпи, Ежина ты кучерявая, мне, думаешь, легко, — орал Леонидыч на ревущего в голос Андрюху Ежова. — Из-за этой млядины мы Юрку потеряли! Тащи эту суку, тащи, я сказал!

— Эй, Хомяк! Жив?

— Жив, а ты?

— Глупый вопрос, не считаешь?

— Ага… У меня патроны кончились.

— У меня тоже.

— Гранаты, Паш, есть?

— Кончились. Увлекся. А курить есть, Лех?

— Нету. Не курю я так-то. Мама ругается. Хотя сейчас бы я покурил… О! Патрончик есть. Один.

— Один на двоих.

— Ага…

— Ну и че?

— Че, че… Плечо!

— Че плечо?

— Болит…

— Отпусти ты меня, Леонидыч, сил моих больше нет. Назад… К пацанам, отпусти, а? Не могу я так больше.

— Тащи… Тащи! Тащи! — Сквозь зубы, но тащи! Вини, продернись вперед! Бабы пусть подымаются!

— Лех…

— М?

— А ты женат?

— Не… Все думали успеем… Детишек планировали…

— И чего?

— Ничего, Паш. Не успели. Дооткладывали. Война, какие дети?

— А я успел… Сынишка — Андрюшка. Стреляться кто будет? Ты или я?

— Стреляйся. Я не буду…

— И я не буду! Лучше по этим кабанам. Как на охоте, млять…

— Бегом, девки, бегом! Да хер на твою сумку положи! Уходим! Валера, волоки ты свою ногу!

— … Эй! Их бин капут!

— Унд их тоже! — заржал в ответ десантник.

Из кустов, в ответ, чего-то проорали.

— Чего говорят?

— Хрен его знает. Я бы сказал, мол, будьте любезны, положите свое оружие вон туда и медленно-медленно подойдите…

— Пойдем?

— Пойдем! Интересно, сколько мы положили?

— Одного точно! Который ногами раскинул. Больше не видел.

— Эх, покурить, бы!

— Ты ж не куришь?

— Сейчас можно…

Два бойца со штыками наперевес бросились навстречу кустам, в которых лежали эсэсовцы. Добежать, конечно, не успели…

— Погоди, Василич… Куда бежим-то? Да стой ты, скотина датская! — Леонидыч дал тумака связанному штурмбанфюреру, который только-только пришел в себя. Пилотка, забитая ему в рот кляпом, медленно окрашивалась кровью из разбитого носа. Из ушей тоже скатывались красные струйки, впрочем, уже подсыхавшие.

— Куда, куда… Темнеть где-то через час будет? Значит к передовой. И сразу на прорыв. Германцы нас там в последнюю очередь искать будут.

— Не факт, Василич! Подумают разведка и…

— А в тылу эсэс гуляет! — сказал Еж.

— Мужики, а Юра-то где? И этот… философ с Пашей-десантником? — спросила Маринка. А Рита уже все поняла и только прикусила нижнюю губу.

Вместо ответа дед посмотрел на Марину, потом похлопал ее по плечу:

— Пошли, девочка! Самое главное у тебя сейчас впереди. А все остальное… Потом все остальное! Таругин! Немца тащи, твоя очередь! Вперед!

— На передовую все-таки? — засомневался на ходу уже Леонидыч. Хотя дед ему, вроде бы и сдал, командование, но летчик понимал, что авторитет унтер-офицера гораздо выше, и потому, даже с удовольствием, следовал за ним.

— Володя, если мы сейчас в тыл рванем — то уже не выберемся отсюда. Никогда и ни за что! — проговорил дед уже на бегу, тяжело дыша.

К краю леса выскочили, когда начало темнеть. Передовая успокоилась — наши уже не долбили по высотке и фашисты тоже сидели тихо. То ли ужинали по режиму дня, то ли просто не решались дразнить наших лишними передвижениями.

— Лежим, не шумим и внимательно слушаем!

— Есть, — отозвался политрук, тащивший немца последние пятнадцать минут. — Лежим и слушаем…

— Тихо-то как… — после паузы сказал Еж.

— Еж! Ты чего? Какая тишина? — спросила Маринка. — Пулеметы, вон долбят вовсю…

— Это тишина, Марин… Лех! Вини!

— М? — подал тот голос.

— А ты чего гитару с собой не захватил?

— Епметь… Вот еще гитары мне сейчас не хватает, — погладил Вини винтовку.

— Жалко… Спел бы. Вон звезды уже, видишь?

— Еж, ты пьян, что ли? Какая гитара, какие звезды?

— Песню хочется… Лех, спой, а?

— Еж! — после паузы сказал Вини. — Иди-ка ты на х… на хутор. Бабочек ловить.

— Заткнитесь оба, а? — подал голос политрук., но дед перебил его:

— А стихи знаешь?

— Не… Только песни… Я блюзы пою.

— Чаво?

— Ну, блюз это такая песня… Когда все плохо, на душе кошки скребут и поговорить не с кем.

Дед почесал бороду:

— Молитва, что ли?

— А? — не понял Вини.

— Когда плохо в теле — лечатся, когда на душе молятся. А поют — когда весело. Али нет?

— Хм… А вот так, если:

Дед помолчал. А потом сказал:

— Так молитва и есть… Стихи хорошие. Сердцем писал…

— Это не я, — ответил Вини, — Друг у меня написал. Тошка Сизов. Я не умею так…

В ответ засмеялся Леонидыч:

— Ну, надо же! Лежим тут… В сорок втором, на небо смотрим, пулеметы… Кто бы знать мог… Лешка Винокуров стихи читает! Обалдеть!

— Я аптечку потеряла… — вдруг грустно сказала Рита.

— Ну, блин! — ругнулся Еж — А вдруг у меня живот схватит?

— Немцам тебя отдадим тогда… В качестве биологического оружия.

— Да иди ты, товарищ младший политрук…

— Чтоооо?

— Ой, это не ты, что ли, Долгих сказал?

Леонидыч засмеялся, а потом спросил доктора:

— Валер, а ты куда смотрел?

Тот виновато развел руками, мол, не доследил… Некогда было.

— Кончайте базлать! Разорались на весь лес. Таругин!

— Я, товарищ командир…

— Вытащи этому…

— Метису! — встрял Еж.

— Чего?

— Ну метис… Как у Майн Рида — ни то ни се. Русский датчанин на службе Германии. Смешно же!

— Все бы тебе ржать только… — Танкист вытащи кляп, спросить хочу.

Таругин вытащил пилотку вместе с выбитым, вернее вбитым в рот Шальберга зубом.

Фон немедленно закашлял кровью.

— Не перхай, не перхай… — примирительно сказал дед. — Чего-то перхаешь-то?

— Что? — выговорил с трудом фон Шальберг. — Я вас не понимать…

— Не кашляй, говорю, на весь лес, а то остатки зубов в горло вобью.

— Я помогу!

— Ежина, ты когда молчать научишь свой рот, а?

— У нас демократия или чего?

И тут же получил кулаком под нос от Леонидыча.

Дед на Ежа не обратил ни какого внимания, впрочем, как обычно:

— Константин Федорович?

— Ich fertee niht!

— Ишь чего… Не понимает он…

— Кирьян Василич! Дай-ка я попробую, — неожиданно подал голос Таругин.

— Давай!

— Слышь ты… Костя фон Шальбург…

— Ich fertee niht!

— Да мне это… Девочки, ушки! Малоебучий фактор — ферштеешь ты или нет. Сейчас мы тебя тащить будем. Через нейтралку, понял? А при любой попытке малейшего сопротивления тебя будем мало-мало резать. С ушей начнем, яйцами продолжим. Не смертельно, но очень болезненно и… И безперспективно для будущего? Усек?

Русский датчанин кивнул.

— Понимает, надо же… Где твои бойцы сейчас породистые? Почему своего геройского командира не спасают?

— Не есть кому, геррр… Все есть на передофая…

— Не фига ты не русский, — Таругин поморщился. — Дать бы тебе сапожищем в еблище…

— Олег… Успокойся. Все-таки дамы тут!

— Товарищ майор, дамы то того… Дремлют!

— Буди тогда! Этому снова кляп. И ноги ему развяжите.

Таругин достал немецкий штык-нож и, глядя в глаза фон Шальбургу, перерезал ему веревки на ногах.

— Смотри, фон, вредить будешь — яйца отрежу и в сторону Германии им выстрелю, тварь. Ферштеен?

Тот попытался что-то сказать, но тут же получил пилоткой в рот. Старую — всю в крови и слюнях — Таругин побрезговал брать. Снял свою. И распорол звездочкой датчанину щеку. Не до уха, конечно. Но рот у эсэсовца чуть увеличился. Тот замычал в ответ от боли. Олег-танкист улыбнулся и похлопал штурмбанфюрера по здоровой щеке.

— Олег! Вытащи у него пилотку изо рта! Задохнется ведь! Нос-то сломан, похоже, — сказал доктор.

— Да хрен с ним… — ругнулся танкист, но пилотку все-таки вытащил и похлопал датчанина по плечу — Жив, скотина? Дышать можешь?

Тот снова молча кивнул в ответ.

— Погодите, мы же идиоты! — вдруг вскрикнул Еж, — Документы! Может это и не Шальбург?

— Шальбург не Шальбург… — буркнул дед. — Какая в задницу разница. Фюрер и есть фюрер. Хоть штурм, хоть бан. Главное офицер ихний.

Таругин охлопал фашиста по карманам:

— Ага… Есть!

Он достал из нагрудного кармана фрица книжицу размером с ладонь и в несколько страниц толщиной:

— Так… Кристиан фон Шальбург… — продрался он по слогам сквозь тевтонские буквы. — Год рождения тысяча девятьсот шестой… Карточка только не очень похожа. Он вон какой тут в документике… Породистый!

— А кто ему физиономию разрисовал? — хихикнул Вини. — Ты еще разик ему прикладом засвети — вообще на Геринга похож будет.

— Эй, ду ист фон Шальбург?

Датчанин помолчал, зло глядя в глаза Таругину, а потом опять кивнул.

— Отлично… — обрадовался, играя желваками Еж. — Юра хоть не зря погиб… Тварь немецкая.

Фон Шальбург внезапно вскинул голову:

— Я русский! И русским умру!

— Хы… Русский… Фон Шальбург… Хы… А я тогда папа римский! — немедленно ответил Ежина.

— Да, я русский! — Обернулся к нему штурмбанфюрер.

Дед Кирьян подошел к нему молча, взял за подбородок повернул к себе, посмотрел долгим прищуром…

И плюнул ему лицо. А потом сказал всем, не отводя взгляда:

— Пора! Стемнело уже.

Шальбург чуть побелел от волчьих глаз унтер-офицера, но в ответ лишь промолчал.

— На коленочках, задницу прижимаем к земельке и вперед! Фрица берегите! — сказал дед. И прибавил очень тихо, перекрестившись: — И себя…

И они поползли по изрытому воронками полю…