"Меня нашли в воронке" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)

Глава 13. Атака

Оружие им вернули. Выдали новое обмундирование. Новое, конечно, относительно — застиранное до белизны и штопанное не раз. Но, все же, лучше, чем те обноски, в которых были партизаны. Выдали еще и каски, лопатки, котелки, фляжки. Причем, Ежу досталась стеклянная фляжка, которую дед тут же отобрал, мотивируя, что Еж непременно ее сломает и отрежет себе, как минимум, палец.

Когда дошли до позиций роты стало уже смеркаться — солнце тихонечко садилось в мутную дымку.

Еж заметил, что дождь ночью будет.

— Оно и к лучшему, — кивнул дед.

— Почему?

— Похоже ночью в атаку пойдем. Сердцем чую.

Добравшись до второй линии окопов, нашли свою роту, где им тут же набили щедрой рукой повара полные котелки гречневой каши с мясом. И по буханке хлеба в руки.

Еж удивился:

— Куда мне столько, я ж маленький, много не ем.

— Сунь в мешок, пригодится. Да заверни во что-нибудь.

— Эй, боец, где газету можно взять? — дернул за штаны проходящего мимо бойца в телогрейке.

Тот остановился, внимательно посмотрел на Ежа и спросил:

— Кому боец, а кому сержант Прощин. Кто такой?

Еж вытер рот рукавом, встал и заорал во всю дурь:

— Боец Ежов по Вашему приказанию прибыл!

— Господи, ты чего орешь? Куда прибыл? По чьему приказанию? Я тебе ничего не приказывал!

— Сюда прибыл. Во второй батальон определили, первая рота.

— Взвод какой?

— Не знаем мы еще, товарищ сержант. Ротного вот ждем. Куда определит, — подал голос Кирьян Васильевич.

— Ко мне и определит. У меня от всего взвода двенадцать бойцов осталось. Ладно, кушайте.

— Погодите, товарищ сержант, а может быть будет газетка, а?

— Приспичило, что ли?

— Не… Хлеб завернуть.

— В тряпку заверни.

— Нету тряпки!

Сержант вздохнул и вытащил откуда-то из-за пазухи газету.

— На, старая уже. Пользуй, — и ушел по своим делам.

— Нам каждая газета сейчас свежая. Спасибо, товарищ сержант!

Еж снова уселся и, жуя кашу, принялся читать газету вслух:

— Девятое мая тысяча девятьсот сорок второго года… Сейчас посмотри, чего у нас тут новенького… В смысле старенького…

— Еж, прожуй сначала, а то подавишься. Я тебя спасать не буду! — сказал дед.

— Да ладно… — отмахнулся Андрей. — О! Макаки янкам наваляли! «Последний оплот американского сопротивления на Филиппинах — крепость Коррехидор капитулировала перед японцами. В плен попало 12 тысяч солдат». А бритты в Мадагаскаре высадились. Ну, блин. А чего им там надо?

— Там безопасно и не стреляют, — ответил Вини. — Про Киров есть что-нибудь?

— Неа. Список награжденных… Стихи… Сводка…

— Чего пишут?

— В течение восьмого мая на фронте ничего существенного не произошло. А почему восьмого? Газета же от девятого?

— Еж, тут технологии немного другие. Чего еще?

— Да ничего, сотни уничтоженных гитлеровцев, десятки танков, тридцать шесть немецких самолетов. Наши потери — шестнадцать самолетов. Вот это прикольно: «Пленный солдат второй роты одиннадцатого мотополка Гейнц Ветер сообщил: «Во Франции я служил в составе восемьдесят первой дивизии, которая сейчас находится на центральном участке советско-германского фронта. Незадолго до отправки в Россию в частях дивизии вспыхнули волнения. Солдаты потребовали, чтобы их отпустили домой. Командование жестоко расправилось с зачинщиками волнений и расстреляло сто двадцать пять человек. Среди расстрелянных — двадцать пять человек из моей роты». Правда, что ли?

— Вряд ли, — подал голос дед. — Это тебе не семнадцатый год, когда братания были.

— И я не слышал, чтобы в вермахте бунты были, — сказал Вини.

— Прибыли? — внезапно раздался голос сверху. Вини поднял голову.

Наверху стоял лейтенант Костяев:

— Богатырев! За мной. Вы оба — в расположение первого взвода. Там вас уже знакомец дожидается…

— Какой еще знакомец? — удивились в один голос Еж и Вини.

— Скоро узнаете…

Знакомцем оказался… младший политрук Долгих.

— Эй, Долгих! Чего такой унылый? — крикнул ему Еж.

— Под трибунал отдали, — мрачно сказал тот.

— О как… За что?

— За то, что без документов и знаков различия.

— А тут тогда, что делаешь?

— Полковник выпустил. Сказал, что ему каждый штык нужен. После боя, мол, разберемся.

— Ну… Повезло тебе, брат, — похлопал его по плечу Вини.

— Эй, махновцы! — раздался голос взводного. — Ну-ка, геть в землянку. Посмотрю, оружие в каком состоянии…

А дед скромненько сидел у самого выхода из блиндажа комбата. Лейтенант Костяев объяснял командирам рот боевую задачу:

— Итак… Задача батальона — с наступлением темноты обойти высоту с левого фланга. Там, где в наше расположение вышел партизанский отряд — пятьсот метров по полю до леса. Там по краю нужно выйти за высотку. Дождаться атаки полка в лоб. Через пять минут после начала атаки полком — бьем их с тыла. Партизаны утверждают, что немцы лес не прикрыли. А вот разведка утверждала, что немцы там есть. Разведка, так?

— Лейтенант, да пробовали мы там ползать! — воскликнул здоровый как медведь старлей с медалью «За отвагу» и орденом «Боевого красного знамени» на широченной груди. — Немец на немце — дозоры сплошные.

— Не горячись, Семен. Сейчас мы у командира партизанского и спросим как там дела. Кирьян… эээ… Васильевич?

Дед кивнул.

— Расскажите товарищу Гырдымову и нам, в том числе, — как вы там прошли и почему на немцев не наткнулись?

— Так это, товарищи командиры. Мы же перед этим у них шорох в тылу не маленький устроили. Командира ихнего в плен взяли. Правда, шлепнуло его…

— А мины, заграждения?

— Специально не искали, но вроде как нету.

— Вроде как… Вы десятком человек прошли, а у нас тут двести пятьдесят душ. Если лес заминирован — хана батальону. Гырдымов, что скажешь? Ты — разведка, хитромудрым должен быть.

— На мины тоже не натыкались. Завалов тоже нет. Лес, конечно, исковеркан — то там, то тут деревья побиты. Но пройти по-тихому можно. Правда, малыми группами. Если весь батальон пойдет — шум обязательно будет.

— Думаем, мужики, думаем…

— Чего тут думать… Надо приказ выполнять! — воскликнул комиссар батальона Рафаевич.

— Оно понятно, товарищ комиссар. Как?

— Как сказано в уставе, товарищ лейтенант. А в уставе сказано, что никаких сложных маневров в ночной атаке оборонительной полосы не допускается. Войска наступают прямо перед собой.

— Я устав хорошо знаю, товарищ батальонный комиссар, — ответил Костяев. Только в нашем случае такая атака приведет к неоправданным потерям и невыполнению боевого задания.

— Войны без потерь не бывает! — воскликнул Рафаевич. — Пора бы это осознать за год. Если бы мы это понимали сразу, то не отступили бы до Москвы.

— Кхм… — кашлянул кто-то. За спиной комиссара разведчик Гырдымов выразительно постучал себе по лбу пальцем.

— Товарищ комиссар, может быть, перейдем к делу? — попытался успокоить Рафаевича Костяев.

— А выполнение приказа — это и есть самое главное дело!

— Это… — пробасил Коган. — Может, мы разведкой вперед пойдем? С партизаном?

— Боец Богатырев уже не партизан. С сегодняшнего дня зачислен бойцом.

Кирьян Васильевич смущенно кашлянул.

А комиссар побагровел:

— Это что такое? Что за бирюльки неуставные? — почти взвизгнул он, разглядев, наконец, на груди Богатырева кресты. — Немедленно снять!

Дед набычился, но снимать кресты не стал.

Комиссар подскочил и потянулся было сорвать «Георгиев», но дед ударил его по руке и тихо сказал:

— Не тобой дадено, не тебе и снимать!

Побелевший лицом Рафаевич схватился за кобуру:

— Арестовать! Под трибунал! Расстрелять мерзавца!

— Товарищ комиссар… — облапил его Гырдымов. — Успокойся…

Рафаевич бурно задышал, а потом заорал на молоденького связиста:

— Эй, Якшин, быстро соедини меня с полком! Я доложу об этой белогвардейщине! Я не потерплю!

— Есть связь, товарищ батальонный комиссар!

Тот подскочил к аппарату:

— Товарищ полковник на меня совершено нападение белогвардейским выкормышем бойцом Богатыревым! Что? Я требую немедленного ареста!

В ответ полковник сказал что-то такое, от чего комиссар сдулся как воздушный шарик и стал похож посеревшим лицом на серую тряпку.

А потом положил трубку, потоптался растерянно на месте, а потом, надев фуражку, выскочил из блиндажа, крикнув напоследок:

— Я этого так не оставлю!

После небольшой паузы, Гырдымов пробормотал:

— Да, обрел ты врага, дед. И какого.

— Разберемся. Так… Чего ты там говорил, про разведку?

— Значит, мы выходим за час, прочесываем сколько успеваем лес, смотрим — как и чего. Если немцы есть — даем сигнал. Если только дозоры — тихо снимаем. Если нет — идете за нами.

— Согласен. Ровно в одиннадцать выходите. Если до ноля часов — тишина. Мы выходим. Сигнал для выхода — стук саперных лопаток. Без ракет и свистков. Бойцам передать — никаких разговоров, перекуров и бряцаний. Понятно? Свободны. А с комиссаром я поговорю, Кирьян Васильевич.

— Ну, пошли, дед к нам. Сходим сейчас в первую линию. Покажешь на местности — как вы шли… Кстати, комбат, есть идейка…

…- Где, интересно, дед застрял? — размышлял вслух Еж.

— Черт его знает… Давай у взводного спросим?

— Товарищ сержант?

— Ну?

— А куда нашего деда дели?

— Какого деда? Аааа… Ротный сказал, дед с разведчиками чаи гонять остался.

— Ничего себе? — удивился Еж. — Он там чаи, а мы?

— А мы сидим и бамбук курим.

— Мне вот еще интересно, как там Леонидыч. Докладывает, наверное, уже в штабе дивизии, как думаешь, Вини?

— Наверное… Ой, закапало, епметь… — Вини поднял голову. На ночном небе ни звезд, ни месяца.

— Хорошо… Немцы летать не будут.

— Они и так особо не летают. Не видел, что ли?

— Все равно хорошо. О, гитара где-то играет? В землянке вон той. Вини, пойдем, сыграешь что-нибудь! «Мальчишек зеленых» давай!

— Обалдел, что ли? Какие еще «Мальчишки зеленые»?

— Ну это… «Мы жили под бомбами, мы плыли в понтонах, мальчишки зеленые в рубашках зеленых. Мы просто зарыты в земле изувеченной, спасенной земле и придумывать нечего…» Чего, не помнишь, что ли?

— Еж, ты совсем обалдел?

— Не понял…

Вини оглянулся по сторонам, никого вроде близко не было:

— Сейчас нам и этим мальчишкам в атаку идти, я им чего петь буду, как в землю зароют?

— Тогда спой… «Бьется в тесной печурке огонь».

— Позже. Чего-то потрясывает…

— Заболел, что ли?

— Взвод! Приготовиться! — раздался голос комвзвода Прощина.

Гитара тут же замолчала. Бойцы разбежались по своим местам.

— Тишину соблюдать!

Лежали долго. Минут десять. Но они почему-то показались часом. Вини уже в который раз пожалел, что тогда оставил «Командирские» часы — подарок отца в палатке. Боже, как давно это было… В другой жизни…

Где-то в дали раздались три удара саперных лопаток друг о друга.

— Вперед!

— А почему лопатками сигнал был? — спросил Еж у Вини после очередной перебежки.

— Не знаю. У взводного спроси! — шепнул Вини в ответ.

Еж подполз к комвзвода:

— Товарищ сержант, а товарищ сержант… — И получил легкий тычок кулаком под каску!

Еж спешно отполз обратно.

Казалось, что темнота вот-вот взорвется огнем.

И темнота взорвалась.

Музыкой.

Где-то в тылу несколько баянов вдруг заиграли «Катюшу». А потом грянул нестройный хор.

— Это еще чего? — обернулся Еж.

— Это чтобы враг не догадался… Вперед!

Немцы, вернее датчане, на высотке никак не отреагировали. Только пустили пару ракет в сторону певцов.

После «Катюши» баянисты исполнили «Трех танкистов», «Лизавету», а на «Синем платочке» рота уже была в лесу.

А вот тут отсутствие луны дало о себе знать. То и дело то кто-нибудь падал, споткнувшись о торчащие корни, то шипел, натыкаясь на сучки.

Взводные и ротные матерились сквозь зубы. Словно стадо лосей батальон перся через лес, хотя и прореженый артобстрелами.

Эсэсовцы, впрочем, никак не реагировали. Непонятно почему…

Тем не менее, к точке сбора подошли аккурат по назначенному времени.

Новоиспеченный комбат Игорь Костяев и командир взвода разведки Николай Гырдымов лежали, тихо обсуждая дальнейший план действий:

— Сняли мы две пары. Шатаются немцы по леску время от времени. Ветками закидали, но когда смена пойдет — они шум подымут.

— Надеюсь успеем. Ровно через пять минут после начала атаки полка твой взвод вперед идет. За ним батальон. Ровно через пять минуты после вашего броска. Тут метров триста, примерно. Постарайтесь броском — без криков и пальбы — ворваться на позиции минометчиков.

— Богатырев говорил, что прошлой ночью минометчиков, вроде как, наши ночники достали.

— За день могли новые подтащить. На позиции врываетесь, а тут и мы пойдем. Держитесь там. Минут за пять мы проскочим поле.

— Удержимся, комбат…

— Я по ротам.

— Давай. Игорь, а ты чего послал бы ординарца, ротных собрал бы…

— Самому надо посмотреть. И себя бойцам показать. Комиссара уже послал моральный дух подымать.

— Он наподнимает…

— Да перестань ты, нормальный мужик. Правильный только.

— Слишком правильный. Богатырев — мужик что надо. Оставишь у меня в разведке?

— Старый же он. Куда ему с твоими бугаями бегать? Я его вообще хотел в ездовые отправить после боя.

— Старый, старый, а по лесу ходит — веточка не хрустнет. И первую пару немцев он заметил. Сюда дошли — мои бугаи взопрели как слоны, а он хоть бы что!

— Посмотрим. Ездовым и от комиссара подальше будет.

— Тоже верно…

— Я ушел…

Как выяснилось, отставших и потерявшихся не было. Зато были первые потери. В первой роте боец наткнулся ногой на острый сучок и теперь еле шел. Ротный выделил двух бойцов ему в помощь. Отправлять обратно не стали. Короче через высотку добираться. Поэтому решили, что боец идет со всеми позади. Как раз доберется к концу атаки.

Костяев посмотрел на часы. Пять минут до атаки полка по фронту.

Подошел комиссар:

— Ну что, готовы бойцы, Костяев? — комиссар по привычке разговаривал с бывшим командиром роты начальственно. Да и звание батальонного комиссара соответствовало армейскому майору.

— Готовы, товарищ батальонный комиссар.

— Да ладно тебе, не обижайся. Я ведь, Костяев, за порядок. Без порядка это уже не армия, а банда Махно. Боец должен выглядеть согласно уставу!

— Согласен, товарищ батальонный комиссар.

— Как там этот… Богатырев? — себя показал?

— Гырдымов хвалит его.

— Ну раз Гырдымов хвалит… Посмотрим после боя. Поговорю еще с ним.

— Боец он опытный сразу видно. Да и «Георгиев» так просто не давали. Семен Михайлович, между прочим, четырежды им награжден. Полный кавалер.

— Какой Семен Михайлович?

— Буденный.

— Тьфу ты… Совсем голова не думает. Знаю. Но ведь он их не носит на показ?

— Не носит.

— Ну и говорю, посмотрим после боя. Если хорошо себя покажет — пусть носит, так сказать, «явочным порядком».

В этот момент небо по другую сторону холма осветилось красными разрывами. Батальоны пошли в атаку.

Высотка сразу ожила ответным огнем, как будто немцы дожидались атаки.

— Гырдымов! Вперед!

Разведчики понеслись вперед.

Костяев смотрел на часы.

Секундная стрелочка отсчитывала кому-то последние минуты жизни.

— Пить хочу! — шепнул Еж. — Чего медлим?

— Жди! Не твое дело, чего медлим, — ответил Прощин.

Снова застучали лопатки.

Бойцы поднялись и ринулись вперед. Спотыкаясь, падая в воронки. Но вперед!

Атака — страшная штука, а ночная вдвойне. Куда бежишь, сам не знаешь, куда стрелять — не видно, рядом только хриплое дыхание товарищей. Упал — кто-то подхватил, помог подняться. Споткнулся об кого-то — помог подняться другому.

Впереди хлопнуло несколько выстрелов. Раздались автоматные очереди. Кажется, разведчики напоролись на немцев.

— Батальон! Вперед! За Родину! Ураааа!! — закричал комиссар — За мной!

— Ура! — Закричал Еж и побежал еще быстрее, яростно выставив перед собой винтовку со штыком.

За ним скакал большими шагами невысокий Вини. Каска у него то и дело сползала на нос. Он уже несколько раз пожалел, что забыл застегнуть ремешок, но остановиться никак нельзя было.

— ААААААА!

Говорят, что рев русской пехоты, идущей в штыковую атаку — один из самых страшных в мире звуков. Правда, рассказать об этом могут не многие.

— Свои! — рявкнул Гырдымов. — Свои, ититть!

Он ловко увернулся от штыка, перехватил за ствол винтовку, сделал подсечку и сбил обезумевшего Ежа на землю.

— Свои, боец! — осклабился разведчик. — Фрицы там!

Он показал на белеющую в темноте церковку, затем поднял Ежа за шиворот и подопнул его:

— Вперед!

В этот момент с высотки ударил короткими очередями пулемет. Хорошо, что в темноте бил не прицельно, да и вспышки очередей ослепляли пулеметчика. Но первые раненые и убитые появились. Кто-то застонал совсем рядом с Ежом. А одна очередь прошла почти по ногам Вини — тот даже подпрыгнул выше своего роста.

— Вперед! Вперед! Не ложиться! — орали на все голоса взводные и ротные.

Земля стала подыматься под ногами — склон пошел вверх.

— Йэх! Понеслась душа в рай! — крикнул Гырдымов, карабкаясь вверх. Дождь сыграл злую шутку — глина скользила, люди падали — продвижение вперед замедлилось.

Фрицы этим незамедлительно воспользовались — сверху полетели гранаты.

Вини встал на колено и стал стрелять куда-то вверх.

— Ноги! — заорал кто-то из командиров. — Ноги ставить поперек склона! Вперед! Оказалось, это батальонный комиссар:

— Братцы, пуля дура — штык молодец! — и тут же выстрелил из нагана, разглядев в темноте силуэт эсэсовца. — Да и пуля ничего, если умелой рукой выпущена!

Однако батальон залег.

Пулеметчик бил и бил. Достать его было трудно. Хотя по вспышке бойцы били, но тот сидел в узком окне церкви, словно в амбразуре.

Еж вздрагивал каждый раз когда очередь ложилась рядом. Пули шлепались в грязь и шипели. А те, что попадали в тела — стучали глухо…

— Мужики! Да перебьют нас здесь! Вперед! Где комбат? — закричал комиссар.

— Ранен, товарищ батальонный комиссар! — подал голос связист.

— Черт! Серьезно?

— Как сказать… Щеки пробиты.

— Понятно… А ну-ка мужики… Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…

Сначала несколько голосов, а потом все больше, больше и, наконец, весь батальон подхватил гимн:

— Кипит наш разум возмущенный и в смертный бой идти готов…

Комиссар встал во весь рост и зашагал вверх, продолжая петь «Интернационал».

— Это есть наш последний и решительный бой, с Интернационалом воспрянет род людской!

Глядя на него, бойцы стали подыматься под пулями и зашагали вверх по скользкому склону. Многие падали, некоторые не подымались.

И тут в траншее фашистов раздались несколько глухих взрывов, а потом стал слышен шум рукопашной свалки.

— УРАААА!!! — батальон бросился вперед.

Через несколько минут красноармейцы ворвались в траншеи.

Еще через несколько минут все было кончено.

Еж сидел рядом с еще теплым трупом гансюка, которого он заколол прыгая в окоп, и нервно курил.

— Дай тягу… — плюхнулся рядом Вини.

Еж молча протянул Винокурову самокрутку. Тот глубоко затянулся и закашлялся.

— Не умеешь, не берись… — флегматично сказал Еж. — Дай обратно.

Вини прокашлялся и просипел:

— Водки бы сейчас…

— Водка, братцы после боя будет. А бой еще не кончился, — подошел к ним комвзвода Прощин. — Сейчас наша рота будет церковку брать.

— А другие чего?

— А другие пойдут на ту сторону деревушки, немцев подчищать. Дед ваш — молоток, кстати, да и вы не подкачали.

— А где Кирьян Васильевич? — встрепенулся Еж.

— Сейчас придет… Это он под шумок кустами с десятком бойцов к немцам в гости нагрянул. Нежданчиком. Бой закончится, буду ему представление на «Отвагу» писать. А вот и он!

Дед шел по траншее перешагивая окровавленными сапогами через трупы фрицев.

— Дед, ты как! — подскочили ребята.

— Жив, чего мне сделается… — буркнул тот. — Вы как?

— Вроде живы…

— Ну вот, вернулся за вами приглядывать, хлопчики.

Только тут Вини заметил, что дед обхватил левое предплечье, а по гимнастерке расползается темное пятно.

— Кирьян Василич, да ты ранен!

— Сам знаю. Немец, не подумавши, финкой полоснул.

— Давай забинтую…

— А если б немец подумал? — улыбнулся Прощин.

— Могёть в плен бы попал…

— Оп-па-па… А у фрица во фляжке чего-то есть… — воскликнул Ежина.

— Ежов! — прикрикнул комвзвода — Что за мародерство!

— А я чего… Я для антисептики… — Еж открутил пробку, глотнул… И выругался:

— Кофе, причем гадский! И без сахара. Фу… — Еж выкинул флягу за бруствер, куда-то в сторону немцев.

Там сразу чего-то заорали по-вражьему и открыли огонь.

Вини заржал, присев в траншею:

— Еж, они собственного кофе боятся!

— Нее… — ответил тот. — Это они решили, что я их гранатой!

— Ладно, гранатометчики, за мной!

В траншеях взводы и роты перепутались. Взводные бегали и орали, собирая своих бойцов. А ротные забились с раненым комбатом в блиндаж, решая там свои командирские дела.

Пробираясь по траншее, Кирьян Васильевич вдруг увидел командирскую фуражку, валяющуюся в грязи.

— Погодь-ка… — не обращая внимание на свист пуль, он выбрался из траншеи. А потом крикнул из темноты:

— Комиссара ранило! Мужики, подмогните-ка!

Еж, Вини и Прощин вылезли из траншеи на крик деда.

Комиссар лежал на животе.

Осторожно они перевернули его. Автоматная очередь скосила его перед самой траншеей. Но он дышал, несмотря на три пулевых ранения в грудь.

— Потащили!

Осторожно спустили его вниз и понесли в ближайший блиндаж. Именно там и сидели командиры. При виде тела батальонного комиссара все вскочили:

— Убит?

— Ранен… — буркнул дед. — Примайте. Санинструктора надоть. И в госпиталь.

Они положили комиссара на топчан, застеленный шерстяным немецким одеялом.

Ротные столпились возле лежанки. Здоровяк Гырдымов зашуршал индивидуальным пакетом.

— А… Георгиевский кавалер… Вытащил комиссара, хоть он тебя облаял. Молодец!

— Он хучь и комиссар, но человек все ж. Разрешите идти?

Комбат, замотанный бинтом по самый нос, кивнул.

Наконец они, собирая по дороге взвод, добрались до края траншеи, откуда до церкви было шагом сто.

Вблизи она оказалась не такой уж и маленькой. Могучая древняя громадина, уцелевшая в огне и разрывах снарядов, избитая, но устоявшая, когда все дома села были снесены.

Откуда-то сверху зло бил пулеметчик, не давая ротам подняться из траншей.

— Где ротный-то?

— Кончился ротный, — кто-то подал голос из темноты. — В рукопашной его фриц свалил.

— Даже запоминать не успеваю… — сказал Прощин. — И чего сейчас?

— Командуй сержант, тебя тут все уважают.

— Кто это там такой уважительный, в темноте не вижу!

— Ефрейтор Русских…

— Дуй-ка, ефрейтор до комбата, доложи, как и чего. Скажи командиров нету.

— Ага…

Русских бросился было по траншее обратно, но натолкнулся на запыхавшегося связного от комбата:

— У вас ротного убило?

— Ну!

— Баранки гну… Кто старший по званию?

— Вроде я… Сержанты! Кто живой есть?

— Коновалов! Заборских!

— Все что ли? Слышь, боец… Одни сержанты.

— Вот и выбирайте себе командира.

Дед хмыкнул.

— Чего, Кирьян Василич? — спросил Еж, держащийся деда в неразберихе.

— Да ничего… Семнадцатый год вспомнил. Как офицеров себе выбирали и приказы обсуждали. Известно чем дело кончилось…

— Прощин, командуй!

— Мужики, бойцов посчитайте, — попросил сержант. По окопам пошла перекличка: — Богатырев!

— Я…

— Возьми-ка мой взвод, ты боец грамотный, как погляжу.

— Так точно!

— Ну, дед ты растешь. Дня не прошло, а ты уже комвзвода, — уважительно сказал Вини.

— На войне бывает…

Связной потоптался…

— Это… Значит ты комроты? Комбат тебе приказал церковь взять.

— Знаю уже. Когда атаковать?

— Сейчас прямо. Лупят оттуда — не подняться из траншеи.

— Понятно. Сейчас так сейчас. Посчитались?

— Третий взвод — двенадцать! Второй — тринадцать! Четвертый — одиннадцать!

— Богатырев, у тебя сколько?

— Десять, извини ротный, я их еще по лицам не знаю…

— Сорок шесть штыков… Негусто… Рота! Слушай мою команду! Третий взвод, Русских ты там за старшего?

— Ага!

— Весь огонь по окнам и особенно по пулеметчику. Четвертый — ползком в обход церкви и гранаты во все дырки. Первый, второй… Приготовились… За мной!

Удобно же немцы придумали — ступенечки, чтобы из траншеи выбегать! Правда проход узкий. Потому сначала Еж подсадил Вини, а потом Леха подал ему руку. И побежали к церкви. Та ощетинилась огнем. Кто-то рядом ойкнул и упал. Дед подскочил к ним:

— Меня держитесь. В церкву позади заскочите. И не высовываться, ироды!

Потеряв на броске подстреленными пятерых, добежали до паперти и прижались к стене. Железная дверь в храм была закрыта.

— Вот гадство… И на окнах решетки!

— Без паники… Бинт есть у кого?

Несколько рук протянули деду бинты.

— Одного хватит… Гранаты есть у кого? Эти, с ручками, которые…

— Ргдэшки…

— Во-во. Штук пять дайте, Сейчас я германцам связку замастырю.

Сноровисто открутив ручки у четырех гранат и сняв рубашки, он примотал бинтом цилиндры друг к другу. Связка получилась увесистой.

— Эй, Богатырев, чего там ждешь! — раздался голос Прощина.

— Погодь, сержант… А ну-ка, бойцы… К земельке прижались!

Кирьян Василич размахнулся, примерился и метнул связку.

Взрыв прогрохотал такой силы, что стены вздрогнули. Дед высунулся из-за паперти. Двери выбило вместе с кусками стены.

— Гранатами! И вперед!

Еще несколько гранат влетели в церковь.

— За мной!

Дед побежал первым. Как-то по звериному он почуял неладное, извернулся и упал, в самих дверях. А, может быть, просто споткнулся. Потому очередь из алтаря прошла мимо. Кто-то из наших рухнул, захрипев. Автоматчик же в алтаре получил винтовочный залп и очередь из «Дегтяря». С хоров и окон попрыгали немцы. Завязалась рукопашная.

Еж перехватил винтовку как дубину и махал ей, словно великан деревом, матюгаясь на каждом вздохе.

За его спиной присел Вини, стреляя по скачущим теням и молясь про себя:

«Только бы не в своего, только бы не в своего!»

Увлекся. И, получив по каске автоматом, рухнул на каменный пол.

Еж краем глаза успел заметить эсэсовца за спиной. Винтовка с размаха так треснула немца по арийской голове, что приклад треснул. А голова фрица лопнула как арбуз.

Он бросил винтовку, сорвал лопатку с пояса, огляделся. На какого-то нашего бойца навалились сразу два ганса. Первому Еж саданул по шее, перерубив позвоночник. Второй успел отскочить, поднырнул под размах и прыгнул на Ежа, свалив его на пол.

И стал душить, ломая кадык.

Еж захрипел, забил ганса по спине кулаками. В глазах помутнело, Еж потерял сознание…

— Андрюх, вставай. Все! Все! — кто-то бил его по щекам.

Он помотал головой, приходя в себя. Невыносимо болело горло.

— Ну, ты зверюга! — Дед с уважением разглядывал убитого. — Нос ему откусил и глаза выдавил.

— Фу… — Ежа передернуло.

— Молодец, молодец. А теперь собрались все. Бой еще не закончен. Сейчас пулеметчика выкурим — и отдыхаем. Раненых перевязать. Двое со мной. Вини, ты как?

Тот сидел на полу, обхватив голову и покачиваясь из стороны в сторону.

— Порядок, в танковых частях… Только шатает и тошнит.

— Контузия… Сиди пока. Отдыхай. Еж, зверюга, ты со мной. В колокола позвоним… Кто еще. Вот ты, ага. Фамилия?

— Рядовой Кашин. Цел?

— Целее не бывает, товарищ командир.

— Тогда вперед! — дед подобрал брошенный автомат.

Пулеметчик все еще лупил с площадки колокольни.

Осторожно ступая по крутым, изношенным временем и избитым войной ступеням они подымались наверх.

Дед, шедший впереди, за очередным поворотом остановился.

— Стоять! Германцев там двое, как минимум. Так, что на шару их взять не получится. Стойте тут. Один пойду… Ежели что, Еж, кидай гранату туда и дело с концом.

— Может сейчас гранату?

— Пулемет хочу ихний целиком…

— У нас есть.

— Этот вроде помощнее. Немцам хочу радость устроить. Ночную и неожиданную.

Дед осторожно пошел дальше, заглядывая за повороты. Вот и люк…

А немцев и впрямь было двое. Один лихорадочно набивал ленты, второй выцеливал по траншее красноармейцев.

Дед прицелился… Второй номер поднял голову и лихорадочно заорал:

— ПЕТЕЕР!!!

И получил очередь грудь.

Первый номер оглянуться не успел.

Дед вылез на площадку, высунулся из окна и заорал:

— Братцы! Все!

Батальон тут же поднялся в атаку — сметая на своем пути гитлеровцев, зажатых между двух огней — с фронта и тыла.

— Еж, подь-ка сюды!

Еж вместе с Кашиным вылез на колокольню:

— Ленты подавай. А ты помоги пулемет перетащить. Они переставили МГ в другой проем:

— Ну, чудо немецкой техники… — Кирьян Василич дал длинную очередь по траншее, хорошо видимой по вспышкам выстрелов. — Хорошо… А вот еще!

После третье очереди пулемет почему-то заклинило.

— Ешкин кот… Чего это он?

— Кирьян Василич, у него стволы надо менять. — сказал Еж. Патроны у него то и дело выпадали из дрожащих рук.

— Тьфу, ек-макарек… А как, кто знает?

И Еж, и Кашин пожали плечами.

А дед выглянул на улицу:

— Уже и не надо. Наши в траншеи ворвались. Завтра с трофеем разберемся. Пошли вниз. Отдохнем.

— А который час? — спросил Еж.

Кашин посмотрел на часы:

— Двадцать минут второго.

— Всего? Я думал уже утро…

— В бою всегда так. Ладно, хватит трындеть. Пошли вниз.