"Константин Ваншенкин. Во второй половине дня " - читать интересную книгу автора

мало. Он прыгал по цеху сперва на костылях, потом ковылял с палочкой, на
козырьке кепки болтались привинченные на трех винтах синие очки, и временами
он, зачарованный, смотрел сквозь них на кипящую сталь, которая кипела
буквально как вода в чайнике - пузырясь и бурля. Эта картина покорила его
навсегда.
Его избрали в комсомольское бюро, он поступил в школу рабочей молодежи,
а потом в институт - филиал был прямо при комбинате, - первый курс на
заочный, как многие здесь, но после все же на дневной, - это тоже был шаг,
на который следовало решиться.
И все это было нелегко, невозможно, невыносимо, - и прошибающие
насквозь ветры, и недоедание, потому что, конечно, не хватало ему карточек,
особенно после рабочих, и то, что общежитие далеко от института, и занятия,
занятия, от которых распухала голова, - но ведь не мог же он все это
бросить, иначе и затевать все это не стоило.
Были лекции, тяжелые, непонятные, он конспектировал все, он заставлял
себя понять, подходил в перерыве к преподавателям, переспрашивал, были
лабораторные и групповые задания, было много чертежей, - вообще, черчение у
него пошло, он этим слегка и подрабатывал, еще на первом курсе он удивил
преподавателя начерталки способностью к пространственному мышлению. А так он
учился средне, в общем, хорошо, но не блистал.
Это был такой период его жизни, когда он отключил все лишнее и заставил
себя интересоваться только учебой. Он не ходил на курсовые и институтские
вечера, на самодеятельность, капустники и танцы, этот его жестокий период
длился три года! Некоторые издевались, подтрунивали над его
работоспособностью, теперь они не смеются, нет. Но и тогда его уважали все.
Теперь кое-кто удивляется, как это он выдвинулся и достиг такого положения,
сравнительно молодой, как это он сделал такую "карьеру", но те, кто знал его
тогда (а таких много), не удивляются ничуть. "Ну, это был фанат, - говорят
они, - с ним все законно!"
Учился он хорошо, но не выделялся особенно, и лишь когда началась
практика, выяснилось, что он первый, настолько неожиданно здраво и логично
связывал он все, чему учили, с самим делом, с производством, а для
большинства это были отдельные разграниченные сферы. Ему, конечно, еще
повезло, что он попал к старику Селиванову, тот ценил таких, как Дроздов, и
после института взял Дроздова с собой на строительство комбината, в далекую
жаркую страну, и многому он у старика научился, и вырос быстро -
искусственно не сдерживали. В работе он многое перенял - в стиле, и внешне -
в подтянутости, и внутренне - во взглядах. Всякое, конечно, бывало, но, в
общем, упрекнуть себя особенно не в чем. Это тоже факт.
Три года он себе во всем отказывал, давно уже он живет иначе, но
странное дело, до сих пор, внутри, в крови, в печенках, в самой его сути,
главное ощущение: некогда, некогда, некогда!
Может, это немного смешно, но именно когда он жил, лишая себя всего,
именно тогда он женился. Какой-то подлец даже сказал, что это, мол, чтобы не
терять времени на дорогу - она жила рядом с институтом. Как он женился? Она
была лаборанткой в химическом кабинете, налаживала им разные опыты, которые
требуются по программе, в общем, лабораторные занятия, и все к ней: "Надя,
помогите, пожалуйста. Надя, а как это? Надя, а что нужно сделать?" - и он,
конечно, тоже с вопросами, только реже. Она хорошо работала - быстро, ловко.
А он сразу подумал, что имя к ней не подходит. "Надя! Надя!" И еще она