"Карел Ванек. Приключения бравого солдата Швейка в русском плену." - читать интересную книгу автора

земли приходится на человека. Они оба не понимали друг друга и были оба
рады, когда солдат предложил Швейку, чтобы тот подержал ладони, на которые
он высыпал содержимое своего котелка, и затем ушел.
"Фуй, фуй, фуй!.." - засвистел Швейк, перебрасывая с руки на руку
полученный подарок, который залил ему руки. Это была какая-то смесь из
маленьких, круглых, желтых зерен, между которыми выглядывали шкварки.
- Опять какая-нибудь гадость, - сказал Швейк капралу, также с интересом
наблюдавшему за ним. - Как бы опять не отравиться. Что с этим делать?
Курить, есть, варить?
- Черт возьми! - воскликнул восторженно учитель, которого выкупали утром в
озере. - Да ведь у нас этим кормят кур. Господа, да ведь это же просо! Это
у них сладкое на обед подается.
Кто-то из рядом стоявшей десятки, получивший также в подарок пшенную кашу,
закричал: "Тю-тю-тю-тю!" - будто сзывал кур, а Швейк на это громко
закукарекал.
Но вскоре пришел офицер и отдал распоряжение отвести пленных в риги. Затем
он крикнул:
- Вот отдыхайте! Высыпайтесь до самого утра. Вечером их снова отвели на
кухню, где они кроме супа получили еще по три куска сахару. Бравый солдат
Швейк в этот день засыпал с блаженным ощущением и сам про себя пел песню:
Солдат приходит в кабак.
Этапный пункт в Полонном был долго предметом воспоминаний для Швейка, и он
с большим удовольствием рассказывал о сделанных им новых открытиях.
- Один раз, приятели, иду это я утром с миской за похлебкой. Съели мы ее,
иду я второй раз, потому что жрать хотелось, а повар меня отталкивает и
прогоняет. Но я идти не хочу, а он меня - раз! - по голове половником. А
тут как раз приходит фельдфебель, такой бородатый, и говорит: "Дай ему!
Ведь он наш, православный". Я это сразу раскусил, хотя и плохо говорю
по-русски. Повар мне налил похлебки и дал еще киселя. Затем я пошел к
другому котлу, где варили кашу для русских солдат, подставляю котелок и
говорю повару: "Знаешь, я человек православный". Он берет полный половник
каши и накладывает мне полный котелок. Иду я к солдатам, показываю на хлеб
и говорю: "Я человек православный". Они мне набивают карманы хлебом. А
потом я увидал одного молодого солдата, который всем раздает папиросы.
Пробираюсь я к нему и кричу: "Дай мне одну, я человек православный!" Он на
меня посмотрел и говорит, скривив рот: "Не глупи, у тебя кишка тонка.
Какой ты православный, если ты из Вршовиц?!" Господа, этот русский солдат
говорил так хорошо по-русски, что я понимал каждое его слово, а он меня -
тоже. Я ему говорю: "Я вовсе не из Вршовиц, из самой Праги". А он
отвечает: "Ты, старый осел, ведь бывал у водопровода на Стрелке? Не правда
ли?" Оно, ребята, русский-то язык, если говорит интеллигентный человек,
такой чистый, что я сейчас же вспомнил господина Клофача; он всегда
говорил, что чешский интеллигент с русским интеллигентом всегда могут
договориться, и удивительно, как они все о нас знают! Этот солдат знал, в
какой пивной продается у нас поповицкое пиво, а в какой - смиховское.
Он мне дает две папиросы и говорит: "Вот тебе, раб Вены, Берлина и Рима!"
А я протестую: "Я не раб, я солдат своего престарелого монарха и буду
воевать за него до самой смерти".
А он смеется и говорит: "Да ты набитый идиот, у тебя голова, наверно,
набита вместо мозгов ржаным хлебом. Ты тут, голубчик, особенно не