"Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Евангелие палача" - читать интересную книгу автора

чем раствор замешиваешь? Я столкнул с себя разогретую в адской котельной
ляжку и пополз из кровати. Человек выбирается из болотного бочага на краешек
тверди. Надо встать, найти в этой гнусной темноте и вонище свою одежду.
Беззащитность голого. Дрожь холода и отвращения. Как мы боимся темноты и
наготы! Истопники из страшной котельной хватают нас голыми во мраке. Он
подсел к нам в разгар гулянки в ресторане Дома кино. В темноте я нашарил
брюки, носки, рубаху. Лягушачий холод кожаного пиджака, валявшегося на полу.
Сладострастное сопение штукатура. Не могу найти кальсоны и галстук.
Беспробудно дрыхнет моя одноглазая подруга, мой похотливый толстоногий
циклон. Не найти без нее кальсон и галстука. Черт с ними. Хотя галстука
жалко: французский, модный, узкий, почти ненадеванный. А из-за кальсон
предстоит побоище с любимой женой Мариной. Если Истопника вчера не было,
если он - всплеск сумасшедшей пьяной фантазии, тогда эти потери как-нибудь
переживем. Если Истопник вчера приходил, мне все это - кальсоны, галстук -
уже не нужно. Ненавидя себя и мир, жалкуя горько о безвозвратно потерянных
галстуке и кальсонах, я замкнул микрокосм и макрокосм своим отвращением и
страхом. Кримпленовые брюки на голое тело неприятно холодили, усугубляли
ощущение незащищенности и бесштанности. Не хватало еще потерять ондатровую
шапку. Мало того, что стоит она теперь втридорога, пойди еще достань ее. Мне
без ондатры никак нельзя. Генералам и полковникам полагается каракулевая
папаха, а нам - ныне штатским - ондатровая ушанка. Это наша форма.
Партпапаха. Госпапаха. Папаха. Папахен. Пахан. Великий Пахан, с чего это ты
сегодня ночью явился ко мне? Или это я к тебе пришел на свидание? Меня
привел к тебе проклятый Истопник. Откуда ты взялся, работник дъявола! Третья
эксплуатационная контора. Давным-давно когда я служил еще в своем невидимом
и вездесущем ведомстве, мы называли его промеж себя скромно и горделиво -
КОНТОРА. Контора. Но она была одна-единственная. Никакой третьей, седьмой
или девятой быть не могло. Вот она валяется, ондатра, дорогая моя - сто
четыре сертификатных чека, - крыса мускусная моя, ненаглядная. Завезенная к
нам невесть когда из Америки. Почему я в жизни не видел американца в
ондатровой шапке? Дубленка покрыта шершавой коростой. Вонь. Засохшая в
духоте блевотина. Мерзость. Пора уходить, выбираться из логова спящего
штукатура. Но остался еще неясный вопрос. Как мы с ней вчера сговорились -
за деньги или за любовь? Если за деньги - отдал или обещал потом? Не помню.
Да, впрочем, и не важно: пороки не следует поощрять. С нее хватит и
удовольствия от меня. Как говорит еврейский жулик Франкис: "Нечего
заниматься ыз просцытуцыя". Особенно обидно, если я вчера уже отдал ей
деньги. Нельзя быть фраером. Это стыдно. Просто глупо. Не нужны ей деньги -
она еще молодая, здоровая, пусть зарабатывает штукатурством, а не развратом.
Бросил на стол пачку жевательной резинки "Эдамс" и-на выход. На коридорной
двери толстая цепочка и три замка. Врезной и два накладных. От кого
стережетесь? Не пойдут воры вашу нищету красть. А тем, кого боитесь, замки
ваши не помеха. Ломая потихоньку ригель у последнего, особенно злостного
замка, я придумал нехитрую шутку: богатые любят замки, а бедные - замки.
Жалобно хрустнула пружина убогого запора, я распахнул дверь на лестницу, и
плотный клуб вони в легких, который там, в комнатушке девушки-штукатура,
считался воздухом, выволок, вышвырнул, вознес меня на улицу. Им даже воздуха
нормального не полагается. И это, наверное, правильно. Мир маленький. Всего
в нем мало. Хорошо бы понять, где я нахожусь. На моей "Омеге" почему-то
осталась одна стрелка, уткнувшаяся между шестеркой и семеркой. Долго смотрел