"Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Евангелие палача" - читать интересную книгу автора

надо было увидеть своими глазами. И тайный распорядитель моих поступков
кричал во мне: НЕЛЬЗЯ! УХОДИ! Моя скрытая сущность, моя истинная природа,
альтер эго подполковника МГБ Хваткина, пыталась уберечь меня от какого-то
ужасного разочарования, или большой опасности, или страшного открытия. Но я
не подчинился. Взял за плечи своих спутников - особо приближенных, а
старшему топтуну и повторять не надо, они дисциплинированные - и повел их к
выходу и, закрывая за ними дверь, шепнул: Сюда никого не пускать, я побуду
здесь. Скинули простыни с тела. Рыжий потрошитель посмотрел на желтоватого
старика, валяющегося на сером камне секционного стола, взял широкий, зло
поблескивающий нож, но воткнуть не решался. У него дрожали руки. Он
обернулся, увидел меня, уже открыл рот, чтобы вышибить из секционной, - я
знал, что ему надо на кого-нибудь заорать, чтобы собраться с духом. Я
опередил его, сказавши почти ласково, успокаивающе: - Не волнуйтесь, можете
начинать! Он зло дернул плечами, бормотнул сквозь зубы - черт знает что! -
решил, видимо, что я приставлен его стеречь, махнул разъяренно рукой и
вонзил свой нож Пахану под горло. Господи, Боже ты мой, все благий! Увидел
бы кто из миллионов людей, мечтавших о таком мгновении, когда вспорют ножом
горло Великому Пахану: - как жалко дернулась эта рыже-серая будто в густой
перхоти, голова; - услышали бы они. Как глухо стукнул в мертвецкой тишине
затылок о камень! Исполнение мечтаний - всегда чепуха. Они мечтали увидеть
нож в горле у Всеобщего Папаши, толстую дымящуюся струю живой крови. А
воткнули нож дохлому старику, и вместо крови засочилась темной струйкой
густая сукровица. От ямки под горлом до лобка нож прочертил черную борозду,
и кожа расступалась с негромким треском, как ватманский лист. В разрез
потрошитель засунул руки, будто влез под исподнюю рубашку и под ней лапал
Пахана, сдирая с него этот последний ненужный покров. И от этих рывков с
трудом слезающей шкуры голова Пахана елозила и моталась по гладкому мрамору
стола, и подпрыгивали, жили и грозились его руки. Шлепали по камню белые
ладони с жирными короткими страшными пальцами. Из-под полуприкрытых век
виднелись желтые зрачки. Мне казалось, что он еще видит нас всех своими
тигриными глазами, не знающими смеха и милости. Он следил за своим
потрошением. Он запоминал всех. Большой горбатый нос в дырах щербатин. Вот
уж у кого черти на лице горох молотили! Толстые жесткие усы навалились на
запавший рот. Пегие густые волосы. Когда-то рыжие, потемнели к старости,
потом засолились сединой, а теперь намокли от сукровицы. Бальзам потомкам
сохранит Останки бренной плоти... С хрустом ломали щипцы грудные кости.
Потрошитель вынул грудину целиком, - пугающий красный треугольный веер.
Кому не жарко на дьявольской сковороде? А в проеме - сердце, тугой плотный
ком, изрубленный шрамом. Люди взывали к нему десятилетиями. К мышце,
заизвесткованной склерозом. О, какое было сердитое сердце! Оно знало одно
сердоболие - инфаркт. И все время косился я на его половой
мочеиспускательный детородный член, и было мне отчего-то досадно, что он у
него маленький, сморщенный, фиолетовый, как засохший финик. Глупость какая
- все-таки отец народов! А в остальном - все, как у всех людей. Анатомы
резали Пахана, пилили и строгали его, выворачивали на стол
пронзительно-синие, в белых пленках кишки, багровый булыжник печени,
скользили по мрамору чудовищные фасолины почек. Господи! Вся эта кровавая
мешанина дохлого мяса и старых хрустких костей еще вчера управляла миром,
была его судьбой, была перстом, указующим человечеству. Если бы хоть один
владыка мира смог побывать на своем вскрытии! А потом они принялись за