"Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Евангелие палача" - читать интересную книгу автора

Планетария. Спящий город показывал уходящему Хозяину непристойный жест. А у
ворот института, во дворе, перед плохо освещенным служебным входом
толпились, сновали, колготели наши славные боевые топтуны. Некоторые
отдавали длинному белому кулю на носилках честь, становились "смирно",
плакали. И на нас четверых смотрели с испугом и почтением. Дураки. Они
принимают нас за особ, особо приближенных. Неизвестных им маршалов. Кому еще
доверят - в последний путь? Дураки. Книг не читают. "И маршалы зова не
слышат... " Меня лично Кобулов особо приблизил к праху потому, что знает, я
за минуту могу вручную перебить человек десять. Это мое главное умение в
жизни. Да, наверное, особа, несущая носилки слева, и те двое - сзади, в
ногах, - приблизились по той же причине. Пахан при жизни был невысок,
точнее сказать - совсем маленького роста, и к смерти еще подсох сильно, а
все равно тяжелый был, чертяка Мы прямо упарились, тащивши. Но передать
носилки кому-нибудь из этих слоняющихся вокруг дармоедов нельзя. Только мы
- особы особо приближенные. Во все времена стояли мы на огромной
таинственности, внутри которой - просто глупость. Синий фонарик над входом,
полутемная лестница, пыльный свет маленьких ламп. Железная дверь грузового
лифта, тяжелая и окончательная, как створки печи крематория. Этот лифт
всегда возит мертвый груз. И приближенных особ. К кому? Затекли руки, а
кабина лифта не вызывается. Не идет вниз. Где-то наверху застряла. Топтуны
вокруг нас стучат кулаками в железную дверь, тихо матерятся, кто-то побежал
вверх по лестнице. Воняет кошатиной, формалином, падалью. Ладья Харона села
на мель. Увязла в тине на том берегу. Мы все четверо мечтаем поставить
носилки на пол. Пусть натруженные руки хоть маленько отдохнут. Или хотя бы
поменяться местами. Нельзя. Мы - особы особоприближенные. Мы - вместо
маршалов, которым сейчас не до этого. Да и много бы они тут надержали,
серуны. Почему ты, Пахан Великий, такой тяжелый? Откуда в тебе эта страшная,
непомерная тяжесть? Сверху бежит тот, что поднимался пешком, кричит со
второго этажа задушенным шепотом: "Предохранитель! Вставку выбило! "- Пошли
- говорю я особе слева и начинаю заворачивать носилки на лестницу. Окликнул
старшего из топтунов, приказал держать мою ручку от носилок, рыкнул грозно:
"Помни, что доверили! " - а сам пошел перед ними, вроде под ноги им
смотреть на лестнице, упаси Господь, не растянулись чтобы. Вместе с прахом.
Это не прах. Это свинец. Не уставший, гордый, семье вечером расскажет,
ладони будет показывать: "Вот этими самыми руками... " - попер топтун
вверх, как трактор, а я шел перед ним, командовал строго, негромко,
озабоченно: налево - налево, стой, ноги заноси, теперь аккуратно, здесь
высокая ступенька, теперь направо... На третьем этаже - секционный зал,
плеснувший в лицо ярким светом и смрадом. Здесь было много врачей: те,
которых я видел на Даче. Около спаленки почившего Пахана, и какие-то другие
- не в обычных врачебных халатах, а в белых дворницких фартуках, надетых
прямо на белье с высоко засученными рукавами. Они вели себя как хозяева, -
строго опрашивали тех, кто вернулся с Дачи, важно мотали головами, коротко
переговаривались, и все время между ними витали какие-то значительные
словечки: бальзамирование... консервант... паллиативная сохранность...
эрозия тканей... Молодцы! Пирамида у нас маленькая, а Хеопс - большо-о-ой!
Мы переложили Пахана с носилок на длинный мраморный стол, залитый слепящим
молочным светом, и рыжий потрошитель, похожий на базарного мясника, коротко
скомандовал: "Вы все свободны! ". Но я решил остаться. Я и сам не знаю, что
я хотел увидеть, в чем убедиться. Понять, загадать, предсказать. Просто мне