"Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Евангелие палача" - читать интересную книгу автора

застенчиво у притолоки печальной тенью издеватель Деканозов, грустный
косоглазый садист. Принес какой-то пакет Судоплатов, бывший партизанский
главнокомандующий, вручил его Лаврентию, огляделся и тоже застыл в приемной.
В синеве небритой утренней щетины, в тяжелом чесночном пыхтенье появился
Богдан Кобулов, который был так толст, что в его письменном столе пришлось
вырезать овальное углубление для необъятного живота. Сел, никого не
спрашивая, в кресло, окинул вождей тяжелым взглядом своих сизых восточных
слив и будто задремал. Но никто не поверил, что он задремал. Брат его,
стройный красавец генерал Амаяк Кобулов, услада глаз педика. Черно-серый,
как перекаленный камень, генерал-полковник Гоглидзе. Что-то пришептывал
ехидно-ласковый лях Влодзимирский. Озирался по сторонам, будто присматривая,
что отсюда можно тяпнуть, Мешик лениво жевал сухие губы страшный, как два
махновца, генерал Райхман. Толстомордый выскочка, начальник Следственной
части эм-гэбэ Рюмин - Розовый Минька. Горестно вздыхающий генерал нежных
чувств Браверман - умник и писатель, автор сюжетов почти всех политических
заговоров и шпионских центров, раскрытых за последние годы. Их было много. И
все они были в форме нашей Конторы. За долгие годы я почти никого из них не
видел в форме. Зачем она им? Мы их и так знали. Все, кому надо, их знали. А
тут они были в генеральских мундирах. Они стояли за Лавром, как занавес
Большого театра: парчово-золотой и к расно-алый. Не произнося ни слова,
Лаврентий показывал партикулярным вождям, у кого сейчас сила. А те
заворожено смотрели на его разбойную гопу, и я знал, что сегодня он у них
получит все, что потребует. Но, словно живое опровержение этой мысли, возник
в дверях элегантный, с английским, в струночку, пробором, замминистра Гэ- Бэ
Крутованов. И я понял, что если вожди поспеют, то и с Лаврентием покончат
скоро. Успех достался ему слишком легко. Это располагает к беспечности. А
мне, - как только появится случай - надо перебираться на другую сторону.
Репертуар этих бойцов исчерпан. После Великого Пахана на его роль здесь,
может претендовать только клоун. Я бы еще долго с интересом и удовольствием
рассматривал их сквозь большие стеклянные двери приемной: они жили в
таинственной глубине нереального мира, будто в утробе огромного телевизора,
словно сговорившись дать единственный и небывалый концерт самодеятельной
труппы настоящих любителей лицедейства, поскольку все играли, хоть и
неумело, но с большим старанием, играли для себя, без зрителей, играли без
выученного текста, они импровизировали с тем вдохновением, которое
подсказывает яростное стремление выжить. Но из спаленки усопшего Пахана
вышли врачи, белые халаты которых так странно выглядели здесь, среди
серо-зелено-черной партикулярщины вождей и золотопогонной шатии Лавра. Им
здесь не место. Я видел, как шевелятся их губы. Приподнялось тяжелое веко
Богдана Кобулова. Треснула сизая слива, внутри была видна набрякшая кровавая
мякоть белка. Внимательно слушал, что говорили врачи. Взглянул на Лаврентия,
тот кивнул. Кобулов легко, сильно вышвырнул свою тушу из глубокого кресла,
быстро, как атакующий носорог, прошел через приемную, снял с аппарата
телефонную трубку, что-то буркнул. Потом вынырнул из-за стеклянной двери, из
глубины телевизора - за экран, ко мне, на лестничную площадку. - Повезешь
товарища Сталина в морг... Мы несли носилки вчетвером. Из черного жерла
санитарного "ЗИСа" выкатили носилки и понесли их по длинному двору института
патанатомии. Чавкал под ногами раскисший мартовский снег. Пахло мокрыми
тополями, хлесткий влажный ветер ударял в лицо изморосью. Из-за забора
торчал гигантский фаллический символ мира: блекло-серый в ночи купол