"Николай Васильевич Устрялов. Проблема прогресса" - читать интересную книгу автора

Отсюда -- надрыв Ницше, духовные метания Герцена,
тоскующее декадентство Шпенглера. Глубоким умам тяжко в рамках
действительности мира явлений. Они видят ее хаотичность,
противоречивость, засевшее в ней зло. Они слишком зорки, чтобы
верить в возможность исцеления на эмпирических путях; застывший
рай земной для них невозможность, бесконечный позитивный
прогресс -- унылая фальшь. Но им субъективно заказаны иные
пути; цельного лика бытия, высшей реальности Всеединства не
открывает им ни умственный их взор, ни нравственное сознание,
ни даже эстетическая устремленность. Точнее, "интеллектуальная
совесть" ревниво диктует им неизменную прикованность к одной
лишь "научной" картине мира, будь она кисти Эвклида или
Эйнштейна. И, не в силах вырваться к живому предмету из плена
формальных абстракций науки, в то же время остаются они лицом к
лицу с нашей преходящей, текучей, призрачной, жестокой и
нежной, отвратительной и прекрасной, страдающей и радующейся
пестрой земною жизнью, тщетно черпая утешение в ее неверной
прелести. "Все кончается, только музыка не умирает" --
храбрился несчастный Блок, задыхаясь в роковой пустоте.

14.

Да, музыка -- великая и удивительная вещь; это понимали
еще пифагорейцы. В бесформенном бытии и сплошном динамизме
звуков, составляющих музыкальное произведение, даны, по формуле
русского философа, -- "подвижное единство в слитости, текучая
цельность во множестве". Наглядно сокрушается мир механизма и
косных формально-логических абстракций. Непосредственно
улавливается беспредельная существенность потока.
Музыка, как некий идеально-реальный символ, -- последнее
слово натурализма и первое слово онтологического
мировосприятия. Своего рода "златая цепь", связующая планы
бытия. И, естественно, весь так называемый "прогресс" может
быть выражен в музыке, "переложен на музыку". Уяснен через
уподобление стихии музыки.
Музыкальная драма мира развертывается в длинном ряде
актов. По замыслу и масштабу своему она, естественно, сложнее,
богаче и глубже симфоний Бетховена, мистерий Вагнера. Но эти
великие творения духа человеческого, быть может, способны
служить некоторым ее подобием, образом.
Можно ли говорить о "прогрессе" в отношении к музыкальному
произведению? Разве не все его акты и фразы осмысленны,
оправданы, нужны -- в индивидуальной их качественности, в их
плодотворном противоборстве, в их общем нерасторжимом единстве?
Разве целое не живет в своих частях и разве части не живут
целым, питаясь его энергией? Центр -- всюду; в каждом моменте
-- жизненное средоточие органической полноты. Иначе
заключительный аккорд мог бы с успехом заменить собою всю
пьесу.
Идея, "идеал" музыкальной симфонии -- не в ее финале, а в