"Лев Успенский. Братски Ваш Герберт Уэллс" - читать интересную книгу автора

года. Сводки мрачнее ночи. Враг все ближе к Москве. Сейчас не каждый
поверит, но было так: мы жили только глубокой, почти иррациональной
уверенностью в грядущей победе.
Мы знали: она не слетит с неба сама - надо работать, надо драться за
нее. И вот мы работали. Времени у меня не было ни минуты: я писал, но -
какие тут послания на Запад! Изо дня в день заметки для газеты района, для
ленинградских, для флотских газет... Нет радиста - сам лови ночью сводку.
Ослабел типографский рабочий - крути плоскую машину. Не прислали клише из
города - отрывай кусок линолеума от пола и режь сам. Времени не было.
И тут пришла на помощь она, Франческа.
В ноябре - декабре над Финским заливом темнеет рано и глухо. В
кромешной зимней тьме по поселку всюду вырубали свет. Всюду, кроме
матросского клуба. Там начинались лекции, доклады, танцы и главное - кино.
Перед вами - альтернатива: сидеть, волком воя, в чернильном мраке три
или четыре часа или пойти в клуб. Кто как, а я шел в клуб, хотя мне,
сорокалетнему командиру, не по мыслям, не по чину, не по возрасту было
фокстротировать с юными краснофлотками. Я садился в зале в кресло и читал до
фильма.
До фильма! Обстрелы, двойная блокада, ледостав - мы были нацело
отрезаны от сокровищницы кинопроката. "Ораниенбаумская республика" жила
фильмами, блокированными с нею с начала сентября. К этому времени
сохранился, по-видимому, один: "Маленькая мама".
Первые пять раз я смотрел Франческу Гааль миролюбиво. Полюбовавшись на
нее в двадцатый или двадцать седьмой раз, я изнемог. Почувствовал себя
морально надломленным. Люди железной воли - работники политотдела, редактор
Женя Кириллов, секретарь редакции "Боевого залпа" Жора Можанет мужествовали
сильно. Они стояли насмерть. Они уговаривали меня: "Лев Васильевич, идемте!"
Я не мог.
Я оставался в редакционной тьме, ложился на черный топчан в черном
мраке, и - что было мне еще доступно? - думал, думал, думал...
Вот в этой-то пахучей типографской черноте, в шуме высоченных сосен над
крышей, в холодном свете звезд, если выйдешь наружу, а еще в более
холодном - мертвенном - мерцании панических фашистских ракет за фронтом
немцы и привиделись мне марсианами.
"Маленькая мама" вышла замуж в тридцатый или сороковой раз. Лампочка
надо мной обозначилась тускло-рдяным волоском, вспыхнула, как "новая
звезда", пригасла и пошла мигать и помаргивать на экономическом "режиме
имени инженер-капитана Баширова": он ведал нашей тощей энергетикой.
Я встал, нарезал газетной бумаги, заложил первый листок в машинку и
начал:

"Итак, глубокоуважаемый мистер Уэллс, катастрофа, которую вы
предсказывали полстолетия назад, разразилась: марсиане вторглись в наш
мир..."

Книги? Не нужны мне были книги: седоголовый интендант на лебяжинском
"пятачке" был когда-то тем подростком, которому Елена Валентиновна Корш
обрушила на голову великую тяжесть уэллсовских фантазий. Образы Уэллса -
живые, движущиеся, дышащие - все время жили у него в памяти. Он мог
цитировать без книг.