"Лев Успенский. Братски Ваш Герберт Уэллс" - читать интересную книгу автора

польско-балаховичском фронте, в Полесье. До нас не дошли известия о его
встрече с Лениным: нам было не до уэллсов.
Четырнадцать лет спустя он снова появился в Москве. Было похоже -
фантазер из Истен-Глиба едет посмотреть, что выросло из замыслов того, кого
он звучно и благожелательно - но как неверно! - окрестил "Мечтателем из
Кремля". Ну что же, он увидел: то, что ему казалось грезами, превратилось в
величайшие в мировой истории дела.
Он имел мужественную честность признать себя неправым; нелегкое решение
для того, кого весь мир привык именовать первым своим прозорливцем!
С четырнадцатого года он прошел долгий и нелегкий путь. Он не только
писал книги, но стал активным болельщиком за будущее человечества. Как
пропагандист он был вовлечен в участие в первой мировой войне. Теперь все с
большей настороженностью вглядывался он в Грядущее - не столь далекое, как
то, куда он забросил Путешественника во времени, но не менее тревожное.
Его исповеди и призывы выходили в свет неустанно, и, хотя не все они и
не так быстро, как хотелось бы, достигали нас, мы видели ясно: почва
ускользает из-под ног мудрого Поводыря по Аду. Виргилий останавливается и
неуверенно нащупывает: куда же идти?
Реальный мир катится к катастрофе по предсказанным им рельсам. Но мир
этот решительно отказывался внять совету и перевести стрелки. Он не желал
слушать фабианских проектов переустройства. Он смеялся над пророчествами
английской Кассандры.
Что ни день яснее сквозь благообразные черты великого романиста
проступал растерянный облик созданного его же воображением мистера
Барнстэйпла - прекраснодушного и глубоко подавленного редактора никем не
читаемого, еле сводящего концы с концами журнальчика "Либерал", умницы, на
которого смотрят свысока даже собственные сыновья-футболисты.
Прозорливец явно терял ясность взглядов, метался и мучился, потеряв
надежду, что мир может быть спасен извне, бескровно и бесслезно, то ли
волшебным газом чудотворной кометы, то ли бациллами, способными, не
спрашиваясь людей, уничтожить грозящую им опасность. И вот чаще и чаще
взгляд Проводника стал обращаться к Компасу, имя которого Коммунизм.
К сороковым годам можно было сказать твердо: там, в Англии, у нас есть
друг, нерешительный, слишком мягкосердечный, но верный и искренний до
глубины души. Его имя - Уэллс.

МОЙ СОАВТОР - ФРАНЧЕСКА ГААЛЬ

Справедливость превыше всего: не вмешайся она, мое письмо ему не было
бы написано.
В отличной статье, с упоминания о которой я начал, говорится: писатель
Успенский написал его весной сорок второго года, во фронтовой землянке, куда
как-то попали два романа Уэллса - "Война миров" и "Люди как боги".
Тут не все точно. Мне не случалось на фронте живать в землянках. Ни
одной книги Уэллса у меня не было; не было их - не знаю уж почему - и в
богатых библиотеках балтийских фортов, в десятке километров от меня.
Я жил в описанном Н. К. Чуковским большом кирпичном "офицерском" доме в
Лебяжьем, в доме пустом, как Бет-Пак-Дала, и холодном, как Антарктида. Жил и
работал - нет, не "как зверь", а как военные корреспонденты в те годы.
Трудно вспоминаются эти месяцы - конец осени, начало зимы сорок первого