"Лев Успенский. Шальмугровое яблоко (Сборник "Ф-72")" - читать интересную книгу автора

вплоть до сегодняшнего дня: так рисовал его и всем тем, кто почему-либо
интересовался его биографией. Теперь же, после разговора со Светкой
(Светке было, как он считал, лет девять, когда все это стряслось с ним),
картина страшно изменилась в его глазах.
Да, приснопамятный "наезд" тот произошел действительно 17 декабря, а
возвращение на третий этаж дома 8 по Замятину переулку 22 января. Но
декабрь тот был декабрем девятьсот тридцать четвертого, а январь - январем
тридцать седьмого года! Не месяц и шесть дней, а два года и тридцать шесть
суток отсутствовал Андрей Андреевич Коноплев из этого мира. И что
существенней всего - более полутора лет из этого времени он был в полном и
прямом смысле "без вести пропавшим", пребывал неведомо где, делал
неизвестно что.
Вот, оказывается, как все произошло.
17 декабря 1934 года неизвестный с тяжелым шоком, с поломами
конечностей, вывихами и опасной трещиной черепа был доставлен в приемный
покой хирургического отделения.
Месяц и четыре дня спустя его перевели в клинику психиатрического
отделения: физическое его состояние стало удовлетворительным, но
обнаружилась полная амнезия, утрата памяти обо всем, что было до
катастрофы, полная утеря собственной личности. Память - это ведь и есть
наше внутреннее "я"; человек, все забывший, вплоть до своего имени и
фамилии, - это уже не тот человек, каким он был до того. Нельзя сказать,
что он вообще не человек. Но он - _никакой_ человек. Впрочем, начальник
психиатрического отделения, профессор Бронзов (он строжайше запретил
сообщать Коноплеву, что он не хирург), неустанно наблюдавший вплоть до
самой войны за Коноплевым и вернувшийся к этим наблюдениям после победы,
особенно настаивал на том, что все остальные душевные возможности
сохранились у "неизвестного" в полном объеме: он был совершенно разумным
"Иваном, родства не помнящим".
В конце января 35-го года состоялся процесс над водителем, допустившим
наезд на Арсенальной: были побиты три машины, убито шестеро, ранено, не
считая "неизвестного", еще три человека. Процесс этот сыграл особую роль в
судьбе Андрея Андреевича: хроникерская заметка о нем попала на Красный
переулок; там говорилось о человеке без имени. Мария Бенедиктовна
помчалась в медицинскую академию, и исчезнувший шесть недель назад муж и
отец был найден.
Однако свидание с больным не привело ни к чему существенному. Больной
оказался удивительно равнодушным и покладистым. Он без сопротивления
принял ту личность, которую ему предложили врачи и эта весьма приятная
женщина, утверждавшая, что он ее муж. "Коноплев? Ну, что же, возможно.
Андрей Андреевич? Пусть будет так... Вы - моя жена? Маруся?.. Я очень рад,
очень рад..."
Каково было Марии Бенедиктовне услышать это безразлично-почтительное
"вы"? Маруся не обратила в радости и в горе на это внимание, но профессор
Бронзов потом утверждал, что у ее мужа в тот момент был такой вид "себе на
уме", точно он думал при этом: "Пожалуйста, говорите что хотите, я-то
знаю, кто я, откуда я и куда..." Профессору этот вид не нравился. Впрочем,
оставалась надежда на лечение то ли фосфатами, то ли лизатами (Светочка не
помнила чем). "Если ничего не случится", память должна была рано или
поздно вернуться.