"Лев Успенский. Шальмугровое яблоко (Сборник "Ф-72")" - читать интересную книгу автора

его. Бедуина, в этом вина, но он-то - действительно! - "забыл наезд", для
своего "шатра N_8" в Красном переулке, бывшем Замятином...
До сегодняшнего дня он твердо знал в своей биографии такую страницу: в
декабре какого-то года с ним стряслась чрезвычайная "неприятность". На
Арсенальной набережной Выборгской стороны при повороте на нее с площади
Ленина на пешехода Коноплева налетел шедший от Литейного моста и
потерявший управление грузовик. Трехтонка. Коноплева швырнуло на мостовую,
ему сломало ребро, повредило ногу и череп. Документы его - весь портфель
со всем, что в нем содержалось, - потерялись во время этого происшествия.
Подобранный "скорой помощью" "неизвестный" несколько недель... нет,
несколько месяцев (так, что ли, Светочка?..) пролежал в хирургическом
отделении Военно-медицинской академии. Состояние его было крайне тяжелым
(ты уверена в этом, Света?), травма весьма опасной. Почти все время
пребывания в больнице он был без сознания, да и по возвращении домой
приходил в нормальное состояние очень медленно, в течение долгих месяцев.
Что до него лично, то изо всей этой своей эпопеи он помнил - но зато с
непередаваемой резкостью, болезненно-резко, так что старался не
возвращаться к этим воспоминаниям, - только два момента.
Вот он, разобравшись не без труда в каких-то накладных по их грузам,
загнанным по ошибке вместо товарной станции Октябрьского вокзала почему-то
на Финляндский вокзал, пересекает площадь морозным декабрьским днем. Он
выходит на набережную, хочет пересечь ее, видит несущийся сверху от моста
грузовик, видит страшное в своей растерянности лицо шофера, пытается
уклониться от удара, скользит, падает...
Все как бы останавливается на миг. Трамвай, спускавшийся с моста,
замер. Портфель, который вырвался у него из руки при резком взмахе, с
убийственной медлительностью, как в некоторых кинофильмах, описывает
крутую дугу над постройками на противоположном берегу Невы... С той же
неторопливостью он опускается потом в кузов проносящейся мимо упавшего
машины...
А через некоторое, - вероятно, немалое (уже тротуары были мокры; зимы
не было) - через некоторое время он, уже оправившийся, но еще очень,
по-видимому, слабый, поднимается, почему-то с починенным примусом в руках,
по лестнице у себя, на Замятином. И на его звонок открывается дверь, и
Маруся - странно, что не только обрадованная, но и испуганная чем-то, -
без сил прислоняется к косяку. Что ее так поразило? Он, по правде говоря,
как-то не задумывался над этим.
С того мгновения - он отлично запомнил дату своего прибытия из
больницы: 22 января 1937 года - никаких провалов в памяти он не испытывал.
Точной же даты несчастного происшествия на Арсенальной набережной он сам
ни припомнить, ни "вычислить" не мог: у него, как говорил очень
интересовавшийся выздоровлением своего подопечного профессор Бронзов
Александр Сергеевич из Военно-медицинской, "в буквальном смысле слова
"отшибло память" на все непосредственно предшествовавшее катастрофе.
Правда, Мария Бенедиктовна твердо помнила этот проклятый день семнадцатого
декабря; от нее и он усвоил расчеты: в беспамятстве своем он пребывал
месяц и шесть дней. Пять недель он был вычеркнут из списка живущих,
находился между жизнью и смертью и вылез из этого переплета только с
большим трудом.
Так он представлял себе свое прошлое по рассказам семейных и друзей