"Глеб Иванович Успенский. Письма из Сербии" - читать интересную книгу автора

слышать "Вниз по матушке по Волге", пропетую чудовскими певчими. Что за
слова чудесные, что за дивная музыка, но зато ведь чего и стоит чудовский
хор московским купцам, но зато ведь и слушают их только за деньги. А так,
в толпе, забываются и слова и музыка народных песен.
Так-то вот и скучно было русскому человеку на чужой стороне, скучно
было ему потому, что и веселиться он не умеет, окроме как пить, к
приятельству он не привык, окроме что тоже в пьяном виде, и живет он в
лачужках, а не в таких деревнях-картинках, и разговаривать-то ему не о
чем, окроме как жаловаться да искать места: нет ли где местечка, где можно
было хорошенько пожаловаться на вольного человека? Не зная, чем взять
перед немцами, один из наших (конечно, в пьяном виде) съел, напоказ своей
удали, целую солонку с красным кайенским перцем и, обжигая рот каждым
глотком, приговаривал (действительно, не моргнув глазом, не поморщившись):
- Вот как у нас... У нас нешто такой перец-то?.. Это разве перец?..
- Али съел?
- А то что же! Эй, ты, дай еще фляшу шнапу!


III


Унылую эту картину позвольте заключить следующим отрывком из одного
дневника.
"... А какие есть из них (из добровольцев) старые-престарые!.. По
шестидесяти и более лет иным! Меня особенно заинтересовал один
старик-доброволец, человек угрюмый, лет свыше пятидесяти, ничем не
напоминавший солдата.
Борода у него черная, по пояс; на голове сербская шапка, а весь
остальной костюм - мужицкий, то есть мужицкий полушубок, мужицкие онучи,
да сербские, тоже мужичьи, опанки. Поразило меня необыкновенно строгое и
серьезное выражение лица, - куда как мало (не строгих, нет) серьезных-то,
умом и мыслью, запечатленных лиц, да еще таких трезвых лиц, между нашим
братом, русским добровольцем... Глянул я на его щетинистые густые брови и
подумал:
"ну, это, наверное, - настоящая Русь, беспримесная, нетесаная..."
- Сядь-ко здесь, родимый, - заговорил старик сам: - не слыхал ли
чего?.. Как пишут-то: под туречиной христианству быть, али освобождение
выйдет?..
Дело было в белградской крепости, где помещаются теперь русские
добровольцы. Много их толпилось и сидело, как попало, близ казармы.
- Не знаю, дедушка, ничего не слыхать... Конференция, стало быть, совет
такой, идет теперь: как этот совет скажет, так и будет...
- А как под турсчнкой оставит совет-то?
- Оставит, пожалуй, и под туречиной.
- А чего же христианство-то смотрит?
Поистине я глубоко смутился от этого простого вопроса, произнесенного
хотя и старческим голосом, но освещенного искреннейшим гневом живых,
умных, выразительных глаз. И что я мог ему отвечать? Подумайте-ко
хорошенько, что я мог серьезно ответить этому серьезно проникнутому делом
человеку, этой неломаной, нетесаной святой Руси?