"Джон Апдайк. Гертруда и Клавдий " - читать интересную книгу автора

меня с дней младенчества.
Трудно, думала Герута, ценить одного мужчину, когда ты с другим.
Горвендил, который слыл красавцем - кожа свечной белизны, кудрявые льняные
волосы, короткий прямой нос, льдисто-голубые глаза, длинные, как пескарики,
на широком лице, тонкогубый суровый рот, - в ее мыслях бесконечно
уменьшился, отделенный от нее расстоянием, пусть даже ближайшего будущего. А
Рерик был здесь, его рука прикасалась к ее руке, его такое знакомое лицо на
расстоянии локтя от ее собственного, полупрозрачная бородавка в складке над
ноздрей его крупного, пористого крючковатого носа. Царственное утомление
источалось всеми его складками вместе с запахом его коричневой кожи,
выдубленной солью и солнцем морских набегов его юности по седым валам
Балтики и вверх по великим безлюдным рекам Руси. Его одеяние - не бархатная,
подбитая горностаем королевская мантия, но куртка из некрашеной овчины,
которую он носил в домашних покоях, хранящая легкий сальный запашок овечьего
руна под дождем. Ее кости вибрировали в такт рокоту его ласковых слов, а ее
голова ощущала отеческий нажим его другой руки, благословляюще прижатой к ее
темени. Герута, будто сбитая с ног подзатыльником, вдруг упала перед ним на
колени в судороге дочерней любви.
А Рерик, наклонившись, чтобы поцеловать аккуратную костно-белую полоску
скальпа там, где ее волосы были разделены на пробор, ощутил на лице легкое
щекотание, будто от крохотных снежинок. Отдельные волоски, тонкие,
невидимые, вырвались из плена тщательной прически его дочери, удерживаемой
обручем в блеске драгоценных камней - изящным подобием его собственной
громоздкой восьмиугольной короны, которую он возлагал на голову в тех же
церемониальных случаях, когда облекался в негнущиеся одеяния из бархата и
горностая. Он поднял лицо подальше от ее щекочущих волос и виновато
вздрогнул: в ее позе была такая рабская покорность - покорность пленницы,
одурманенной белладонной, готовой для принесения в жертву.
Однако брак с Горвендилом, который нес с собой сан королевы, никак
нельзя было уподобить рабству. Что, собственно, нужно женщинам? Вот и в Онне
было что-то ему недоступное, кроме тех мгновений, когда их тела сплетались и
обретали освобождение в оголтелом ритме вонзаний и контрвонзаний, когда ее
таз двигался в такт с его тазом - в страсти, словно в стремлении стать
жертвой, быть пожранной в слиянии, которое, по сути, было захватом в плен.
Затем, в следующий миг, когда их пот все еще впитывался в простыни, а их
дыхание устремлялось назад в грудь его и ее, будто две летящие в гнездо
голубки, она начинала отдаляться. То ли отдалялся он, завершив пленение,
обретя легкость? Они были подобны двум наемным убийцам, которые встретились
во тьме, завершили свое дело и торопливо без дальнейших слов разошлись во
взаимной ненависти. Нет, не в ненависти, потому что некоторое время их
удерживала рядом медлящая теплота под вышитым балдахином, за полотняным
пологом, сшитым вдвойне, чтобы их мечущиеся тени не были видны снаружи в
высоком каменном покое, где гуляли сквозняки и ходили угрюмые слуги. Пока их
потные тела подсыхали, он и она вели сонный бессвязный разговор, а его глаза
все еще сохраняли видение ее нагой красоты над ним, под ним, ногами вверх
рядом с ним, а пышные непокорные волосы цвета воронова крыла между ее белыми
бедрами щекочут ему рот. Много раз они говорили о своей подрастающей дочери,
солнечном плоде одного такого слияния. О том, как девочка учится ходить и
говорить, о том, как на смену милому лепету и драгоценных, ею самой
придуманных словечек приходят более правильная речь и взрослые ухватки.