"Эрнст Юнгер. Рабочий. Господство и гештальт" - читать интересную книгу автора

основного закона, то есть обезвреживая его.
Это придало слову "радикальный" его невыносимый бюргерский привкус, и,
кстати говоря, благодаря тому же сам по себе радикализм становится
прибыльным занятием, которое доставляло единственное пропитание одному
поколению политиков, одному поколению художников за другим. Последнюю свою
лазейку глупость, наглость и безнадежная заурядность находят в том, что
расставляют сети на простаков, украшая себя павлиньими перьями радикального
и только радикального умонастроения.
Уже долго, слишком долго немец присутствует при этом недостойном
спектакле. Единственное его извинение - его вера в то, что в любой форме
обязательно заключено некое содержание, и единственное его утешение в том,
что этот спектакль разыгрывается хотя и в Германии, однако ни коим образом
не в немецкой действительности. Ибо все это отойдет царству забвения - не
того забвения, которое подобно плющу покрывает руины и могилы павших, но
иного, ужасного, которое разоблачает ложь и небыль, рассеивая их без следа и
плода.
Раскрыть, в какой мере бюргерской мысли удалось обманным путем, под
маской отрицания общества сообщить его образ первым усилиям рабочего, должно
стать задачей особого, вторичного исследования. Свобода рабочего будет
раскрыта здесь как новая калька с бюргерских шаблонов свободы, где судьба
отныне совершенно открыто истолковывается как договорное отношение, которое
можно расторгнуть, высочайший же триумф жизни - как внесение поправок к
этому договору. В рабочем здесь будет узнан прямой наследник
разумно-добродетельного единичного человека и предмет иной чувствительности,
которую отличает от первой лишь ее большая скудость. Затем, в точности как и
прежде, в рабочем откроют отпечаток идеального образа человечества, уже одна
утопичность которого подразумевает отрицание государства и его основ. Только
об этом и ни о чем другом говорит то притязание, которое таится за такими
словами, как "интернациональный", "социальный" и "демократический", или,
скорее, таилось, ибо всякий, кто умеет угадывать, лишь удивится тому, что
бюргерский мир намеревались поколебать именно теми требованиями, в которых
он сам утверждался наиболее однозначно.
Вторичным же это исследование должно быть названо потому, что в видимом
мире это утверждение уже совершилось. В самом деле, с помощью рабочего
бюргеру удалось обеспечить себе такую степень распорядительной власти, какая
не выпадала ему на долю на протяжении всего XIX столетия.
Если оживить в памяти момент, когда общество добилось таким образом
господства в Германии, то, в свою очередь, обнаружится множество
символических образов. Мы начисто отвлекаемся здесь от того факта, что
мгновение это совпало с тем, когда государству грозила величайшая,
ужаснейшая опасность и когда немецкий воин стоял перед лицом врага. Ибо
бюргер оказался не в состоянии найти в себе даже той малой толики стихийных
сил, которой в этих обстоятельствах требовало возобновление нападок на
самого себя и, стало быть, на режим, который, в сущности, Давно уже стал
бюргерским. Не он произвел те немногие выстрелы, которые были потребны,
чтобы высветить конец одного из отрезков немецкой истории, и задача его
состояла отнюдь не в том, чтобы их признать, но в том, чтобы их
использовать.
Достаточно долго подкарауливал он удобный момент для начала
переговоров, и этими переговорами было достигнуто то, чего не достигнуть