"Эрнст Юнгер. Годы оккупации" - читать интересную книгу автора

фон Л., с которым я познакомился на войне и который после служил в полиции.
У него там были неприятности, и он перешел к русским, где его сделали
генералом или ликвидировали.

Перед уходом он сказал на прощание, что теперь совершенно безразлично,
какому господину служить, все они сплошь мерзавцы. Но нужно сохранять
благородные манеры. Вероятно, так же считал и Ставрогин перед тем, как
повесился. В лице Л. я впервые столкнулся с этим сочетанием презрения к
человеку, атеизма и острого технического ума, т. е. таких свойств, которые
одно другое поддерживают. Сюда же относится и Гейдрих.

Кстати, сейчас я задним числом замечаю, что этот Л. был внешне похож на
доктора. Во всяком случае, будущий министр, как я узнал из третьих рук,
считал, что портрет списан с него. Свою долю внесли в это и ходившие тогда
слухи вроде того, что будто бы под живодерней Кеппельсблеек подразумевается
Геббельс-Бле-ек. На самом деле это вышло совершенно неумышленно, поскольку
Кеппельсблек было местным названием поля в районе Гослара, где палач
выставлял отрубленные головы, то есть совершенно конкретного места. Оно
отмечено на карте Марины:[44] у "Филлергорна", где обдирают шкуры. Этот
пример демонстрирует, какую активную роль в такие времена играет фантазия
читателя в истолковании смыслов - гораздо более значительную, чем было бы
желательно для автора. "Главным лесничим" объявляли то Гитлера, то Геринга,
то Сталина. Нечто подобное я предвидел, хотя и не стремился к этому.
Идентичность человеческих типов определяется совершенно иными законами,
нежели идентичность индивидуальных персонажей социального романа. Во всяком
случае не существует таких условий, при которых была бы невозможна
творческая деятельность. Внимание к нему возрастает вместе с риском, который
появляется, как только прекращается свобода прессы.

Однажды, это было на Гейльбронской улице, мы сидели одни. За стеной
играла музыка. Я выпил, был в хорошем настроении и, должно быть, много чего
наговорил. По крайней мере я заметил, что на лице доктора появилось жесткое
выражение. Отправной точкой разговора послужило его высказывание, в котором
он с удовлетворением выразил свой взгляд на будущее: "Я всегда буду
сохранять за собой свою партийную должность, даже когда мы возьмем в руки
государственную власть". Он выдал свою ахиллесову пяту.

Не с этого ли вечера он стал говорить обо мне, как об опасном человеке?
Он продолжал высказываться так еще и в 1942 году, когда против моей воли
вышла в свет моя последняя книга. Это по-прежнему остается примечательным
фактом. Я был в курсе подобных высказываний, был знаком и с заведенным на
меня досье. Люди из его пропагандистской конторы не могли удержаться, чтобы
не сообщить об этом, но тогда, в самом начале, я узнал об этом от одной
общей приятельницы, в чьем доме он выступал перед узким кругом.

Многие вещи быстро стираются из памяти. Все это было не очень реально,
скорее походило на ерунду, которую видишь во сне, какие-то встречи на краю
мусорной свалки. Вероятно, все дело в том, что они коснулись меня только
стороной и больше затронули третьих лиц, чем меня самого. Тогда же, в 1942
году или немного позже, издатель "Новой линии" доктор Вернер опубликовал в