"Эрнст Юнгер. Годы оккупации" - читать интересную книгу автора

Кирххорст, 8 мая 1945 г.

В лесу на торфяниках в первый раз прокуковала кукушка. Виноград на
стене дома так и прыщет побегами, лозы роскошно кудрявятся; в его листве, в
буйном росте уже угадывается дионисийская сила. Однажды, много лет назад, я
как-то припозднился с обрезкой и потом ночью слышал, как из ран капает сок,
словно кровь.

От грядок поднимается дивное благоухание. Это тоже - язык; чудесно;
когда растение в наивысший миг своего цветения и силы и одновременно
глубочайшего счастья вдруг в ночной тишине нарушает молчание, чтобы
выдохнуть свою тайну. И это тоже властная сила, безмолвная мольба, которой
невозможно противиться. В таких словах древних языков, как odor, aroma,
balsamon, слышна эта царственная сторона, в то время как в наших словах
Dunst, Ruch, Duft[42] главным образом выражена темная таинственность этого
послания.

Вечером мы впервые за шесть лет сидели без затемнения. Что ни говори,
для нас это хоть скромное, но улучшение в такой день, когда у союзников во
всех столицах от Нью-Йорка до Москвы сияет праздник победы, в то время как
побежденный сидит в глубоком подвале, закутав свое лицо.

Я слушал обращение английского короля, оно было выдержано с соблюдением
чувства меры и было достойно государя великого народа.

Когда в лесу на торфяниках в ранний предрассветный час насмешливо
прокричала кукушка, вестник нездешнего мира, вышли из гробов мертвые и
явились мне. Я вновь посетил их дома, поднялся по лестнице дома на
Гейльброннской улице, слушал его музыку и гомон.

Аскетическое, сосредоточенное выражение на физиономии доктора не было
напускным; сила воли многого может добиться, когда она вся направлена в
единую точку. И то, что там было с его ногой, тоже наверняка сыграло свою
роль. Такие люди обыкновенно не теряют зря времени; они работают, когда
другие танцуют или сидят за бутылкой вина. Потом они неожиданно выступают на
сцену и успевают наверстать упущенные удовольствия.

В те моменты, когда волевое начало отступало в нем на задний план, в
нем бесспорно проявлялось обаяние, действие которого сильнее всего,
наверное, ощущали женщины. Карикатуристы уподобляли его мыши, а в нем скорее
чувствовалось что-то кошачье. По-кошачьи он выразился и в своем обращении
после кровопролития в июне 1934 года: надо, мол, время от времени выманивать
мышей из их норок, давать им порезвиться и лишь затем прихлопнуть. В
некрологе, который он посвятил расстрелянным, тоже слышался призвук
кошачьего мурлыканья: "Они желали революции. Вот и добились ее".

Достались ли этому персонажу кое-какие черты мавританца Бракмара, каким
тот был выведен у меня впоследствии? Может быть. Но последний далеко ушел от
всяческих партий. Больше можно было взять в этом отношении от Фенриха[43]