"Мигель де Унамуно. Туман " - читать интересную книгу автора

сквозь белые цветы, вышитые на занавесках. Кресла открывали свои объятия с
сердечностью стариков, впавших в детство. На виду всегда стояла пепельница,
хранившая пепел последней сигары, выкуренной отцом. А на стене висела
фотография отца и матери - теперь вдовы, - сделанная в день свадьбы. Высокий
мужчина сидел, положив ногу на ногу, так что виден был язычок ботинка;
маленькая женщина стояла рядом, опершись рукой на его плечо, - тонкой рукой,
которая, казалось, была создана совсем не для того, чтобы хватать, но чтобы
покоиться, как голубь, на плече мужа.
Его мать двигалась бесшумно, как птица, всегда в черном и всегда с
улыбкой, в которой застыли слезы первых вдовьих дней, они навсегда осели у
рта и вокруг проницательных глаз, "Я должна жить для тебя, для тебя
одного", - говорила она ему по ночам перед сном, И он уносил с собою в сон
влажный от слез поцелуй.
Как сладкий сон проходила их жизнь.
По вечерам мать читала ему - иногда жития святых, иногда роман Жюля
Верна или какую-нибудь наивную бесхитростную сказку. Иногда она даже
смеялась беззвучным, кротким смехом, в котором чувствовались давние слезы.
Потом он поступил в институт, и по вечерам мать проверяла его уроки. И
сама училась, чтобы помогать сыну. Она выучила все чудные имена из всемирной
истории и говорила ему с улыбкой: "Боже мой! Сколько глупостей ухитрились
наделать люди!" Эта кроткая женщина изучала математику и проявила при этом
немалые способности. "Если бы моя мать посвятила себя математике..." -
говорил себе Аугусто. И он вспоминал, с каким интересом она разбирала
квадратные уравнения. Учила она и психологию, но эта дисциплина давалась ей
труднее всего. "Как они стараются все усложнить!" - говорила она. Учила
физику, химию и естествознание. В естествознании ей не нравились странные
имена для обозначения растений и животных. Физиология вызывала у нее ужас,
она отказалась проверять уроки по этому предмету. Изображения сердца или
легких напоминали ей кровавую смерть мужа. "Все это отвратительно, сын
мой, - говорила она. - Я не хочу, чтобы ты был врачом. Лучше не знать, как
это выглядит изнутри".
Когда Аугусто получил степень бакалавра, она взяла его за руки,
посмотрела в лицо и, разразившись слезами, воскликнула: "Если бы был жив
твой отец!.." Потом она заставила его сесть к ней на колени, отчего он, уже
рослый юноша, почувствовал смущение, и держала его так, молча глядя на
пепельницу покойного.
А потом началось ученье в университете, студенческая дружба и
меланхолия бедной матери, наблюдавшей, как сын расправляет крылья. "Я живу
для тебя, для тебя, - повторяла она. - А ты? Бог знает, для какой женщины
предназначен ты... Таков наш мир, сынок..." В день присвоения ему степени
лисенсиата права, когда он пришел домой, мать с комически серьезным видом
взяла его за руки и, обняв, сказала на ухо: "Папочка благословляет тебя, сын
мой!"
Мать никогда не ложилась спать первой и всегда провожала его в постель
поцелуем. Поэтому он не мог задержаться где-нибудь на ночь. Мать всегда была
рядом, когда он просыпался. Если он за столом чего-нибудь не ел, она тоже не
притрагивалась к этому блюду.
Часто они выходили вместе на прогулку и так шли в молчании, она думала
о покойном муже, а он - о том, что попадалось на глаза. Она говорила ему
всегда об одном и том же, о делах будничных, старых как мир и почти всегда