"Мигель де Унамуно. Туман " - читать интересную книгу автора

глазами.
Он был уже готов повернуться и следовать за нею, но победили здравый
смысл и желание поговорить с привратницей.
"Это она, да, она, - продолжал он, - та, которую я искал много лет, сам
того не зная; та, которая искала меня. Мы были предназначены друг, для друга
в предустановленной гармонии; мы - две монады, дополняющие одна другую.
Семья - вот подлинная клетка общества. А я всего лишь молекула. Сколько
поэзии в науке, Боже мой! Мама, мамочка, услышь меня на небе, сын просит у
тебя совета! Эухения, моя Эухения!.."
Он огляделся, не смотрит ли кто на него, так как спохватился, что
обнимает руками воздух. И сказал себе: "Любовь - это экстаз, она выводит нас
из себя".
Его вернула к реальности - к реальности ли? - улыбка Маргариты.
- Нет ли новостей? - спросил ее Аугусто.
- Никаких, сеньорито. Еще слишком рано.
- Когда вы отдали ей записку, она ничего не спросила?
- Ничего.
- А сегодня?
- Сегодня она спросила ваш адрес, знаю ли я вас и кто вы такой.
Сказала, что вы, мол, забыли написать адрес. И потом дала мне поручение...
- Поручение? Какое? Не смущайтесь.
- Просила, если вы снова придете, сообщить вам, что она уже помолвлена,
у нее есть жених.
- Жених?
- Я же вам говорила, сеньорито.
- Неважно, мы поборемся!
- Хорошо, поборемся.
- Вы обещаете мне свою помощь, Маргарита?
- Конечно, обещаю.
- Тогда мы победим!
С этим Аугусто ушел. Он отправился на Аламеду, чтобы немного остудить
чувства видом зелени, послушать пение птиц о своей любви. Сердце его цвело,
и там, внутри, тоже звучали как бы соловьиные трели: то пели сладостные
воспоминания детства.
И прежде всего небесные воспоминания о матери источали мягкий
сладостный свет на все его прошлое.
Отца Аугусто почти не помнил: отец был мифической тенью, терявшейся
где-то вдалеке, казался окровавленным облаком на закате. Окровавленным
потому, что Аугусто, совсем маленький, видел его в крови - кровавая рвота! -
и окоченевшим. До сих пор отзывался в сердце, хотя столько лет прошло,
материнский крик: "Сынок!"-крик, наполнивший весь дом, и нельзя было понять,
звала ли она умирающего отца или Аугусто, окаменевшего от недоумения перед
таинством смерти.
Чуть позже мать, содрогаясь от горя, прижимала его к груди и, причитая:
"Сын мой, сын мой", - кропила огненными слезами. И он тоже плакал,
прижимаясь к матери и не решаясь повернуть лицо и вырвать его из сладкой
темноты трепещущего лона, потому что боялся увидеть перед собой кровожадные
глазищи буки.
Так шли дни, полные слез, окрашенные в черное, но постепенно слезы
уходили внутрь и траур в доме таял. Дом был уютным и теплым. Свет проникал