"Ф.Г.Углов. Живем ли мы свой век" - читать интересную книгу автораразверзшуюся перед человеком. Жизненные силы растрачены попусту, надежды
рухнули, цель жизни оказалась призрачной и ничтожной. У изголовья больной матери он думает лишь об одном: о наследстве. Пустой и алчный! Значит, негодяй? Но нет, в душе его буйствуют страсти посложнее. В нем многое умерло, но не все! Так что же, что сохранилось в этом человеке от Человека?.. Вот это бы надо высветлить и показать". Над этим бьется мысль Молдаванова, уверен он: что-то еще недопонимает в трагическом образе, созданном великим Достоевским. Генерал-демон, Мефистофель, но только с русским размахом и русским терпением. И не его вина, что жизнь поставила его в такие обстоятельства. Баловень судьбы, аристократ, повелитель... вдруг становится нищим. "Да если б хоть на минуту залезть в его шкуру!.." Со временем разговоры с Маланьей о трактовке образа он заводил все реже, спросит по дороге: "Как ты меня нашла сегодня?" - и, получив стандартный, отработанный ответ: "Ты был хорош нынче. Ты у меня всегда хорош, мой родной", - вздохнет с облегчением: "Ну и ладно", и тема разговора соскальзывает на другой предмет. Впрочем, природа человеческая иногда и "бунтовала" в нем. Тогда Олег Петрович решительно вскакивал с постели, одевался и, бросив Маланье Викентьевне: "Мне надо побыть одному, обдумать новую роль", - отправлялся на улицу. Первым делом зайдет в гараж, пощупает отопительные трубы, обойдет, осмотрит белую, как чайка, "Волгу" и затем выходит на тропинку, огибающую дом. Сделает пять-шесть кругов у края озера, подступающего к дому, остановится, поищет глазами знакомых и, не встретив никого, направится к своему подъезду... Вот и сегодня он собирался уже идти домой, но увидел к нему. Иван Иванович был взволнован и сразу заговорил о своем: - Вы же знаете: я с оркестром был на гастролях в Японии, объехал там двадцать городов, концертировал с триумфом. Казалось бы, должны оценить, пойти навстречу, а я не могу добиться увольнения трех негодных музыкантов. Один флейтист; вы знаете, он сидит прямо передо мной в заднем ряду. Дует усердно, но выдувает совсем не те ноты. И вообще: его флейта точно простужена. Гнусавит, сипит - портит всю обедню! Другой - контрабас; этот и вовсе фальшивит. - Отчего же он эдак? - смеется Молдаванов. - Партитуру не учит или так... по рассеянности? Был у меня партнер в Кишиневе, ему вступать надо, а он смотрит в потолок и о чем-то своем думает. Я ему знаки... Пришлось за рукав дернуть - тогда только и очнулся. Беда, право. - Да нет, тут случай похуже. Решил зайти в отдел культуры. Говорю: "Буду увольнять бездельников - как вы, возражать не станете?" - "Взыскания у них есть?" - спрашивают. "У кого?" - "У этих... бездельников?" - "Нет. Зачем же? Не в моих правилах... выговора навешивать. Я этого, знаете, не люблю". - "А если выговоров нет, так и увольнять нельзя. В суд подадут, и там их сторону примут. Восстановят. Вам же будет стыдно!" Хорошенький закон, если он делу мешает! Оркестр и завод не одно и то же. На заводе гайки вытачивают, а тут искусство! Моцарт, Бах, Чайковский! Да если он бездельник и не учит нот - какие же тут, к черту, выговора! Тут в шею гнать надо, как это делал великий маэстро Артуро Тосканини! Старик не церемонился. "Свинья! - кричал. - И чтоб завтра духу не было!" И место бездельника предоставлял стоящему музыканту. Так дело шло. Как же бы иначе он мог изумлять мир своей |
|
|