"Ф.Г.Углов. Живем ли мы свой век" - читать интересную книгу автора

Маланья Викентьевна умела ему не мешать. Она зорким взглядом улавливала
настроение мужа и, если он заводил пластинки, тотчас удалялась в другие
комнаты и хлопотала на кухне или пушистой кисточкой смахивала пыль с картин.
Ими она очень гордилась. были здесь полотна знаменитых художников - Репина,
Кустодиева, некоторых современных модных художников.
Но вообще-то Маланья Викентьевна все силы сосредоточила на заботах о
своем Олежке и была спокойна, лишь когда он спал или, "оттаивая" от
вчерашнего спектакля, нежился в постели. Во всякое другое время ее не
покидало беспокойство за него. И тут, пожалуй, нетрудно понять тревогу
Маланьи Викентьевны. В начале их жизни, когда ей было тридцать два года и
она пламенела своей огненной южноукраинской черноокой красотой, разница в их
возрасте не так бросалась в глаза. Он был хорош собою - красив и статен, как
богатырь из славянской сказки, но слава самодеятельного певца не шла далеко,
и голос его, тогда еще некрепкий, не столь выразительный, не выдавал в нем
будущую знаменитость. Маланья упорно, жертвуя собой, творила из него
артиста. Теперь, когда между ними происходила размолвка и Маланья
Викентьевна в сердцах восклицала: "Кем бы ты был без меня?" - она говорила
правду. Но роли их переменились: Маланья занята домашними делами, а он
работает в театре, слава его растет с каждым годом. И если до сих пор они
живут вместе, если союз их за два с половиной десятилетия не только не
распался, но еще больше укрепился, то заслуга в этом принадлежит одной
Маланье Викентьевне.
- Маша! - кричал певец из далекой комнаты. - Ма-ша!.. Да где ты там
запропала? Долго я буду звать тебя!..
Кричал он нарочито громко - с распевом, заодно пробуя и проверяя голос.
- Маша! Ты слышишь - голос сел. А я завтра пою Грозного в
"Псковитянке". А, черт! Как я буду петь!..
- Говорила тебе: не пей чай перед тем, как выходить на улицу. Сдались
тебе этот... директор и тот... из отдела культуры! Крепкий чай, да еще с
коньяком! Вот нынче ты будешь наказан: лишаю тебя вечерней прогулки. Выпьешь
пару сырых яиц, а на ночь заварю тебе кофе с медом - и пройдет. Ты, ей-богу,
как маленький!.. Сколько можно тебе внушать одно и то же!..
Маланья Викентьевна резво бегает по квартире. Благоухающий французскими
духами шелковый халат, яркие цветы на нем создают иллюзию чего-то молодого и
женственного, роскошный, купленный в Италии парик - она не снимает его и
дома, - напоминает прежнюю Малашу.
Он теперь быстро устает и мало обращает внимания на хорошеньких актрис.
Было время, когда вдохновение еще долго не покидало его и после того, как он
отыграет роль, отпоет все арии в спектакле. Ему нравились бурные овации,
восторги поклонниц. Он горд был сознанием своей исключительности, тем, что
нужен людям и люди платят ему любовью. Нынче ничего этого уже нет. Правда,
он по-прежнему нравится публике, из чего следует вывод: он еще хорошо поет,
но после спектакля уже не чувствует ни восторга, ни жажды жизни. Он как туго
накачанный баллон; воздуха ему хватает лишь на спектакль. После он мертв,
хочет только одного - лежать. И если прежде, повинуясь Маланье, он днем
неохотно валялся в постели, то с годами настолько втянулся в эту привычку,
что его уже с трудом можно было оторвать от мягкого, уютного ложа. Ах, как
хорошо, что у него есть Маланья; она бережет его покой, предугадывает любое
желание.
- Маша! Отключи телефон. Я хочу подремать. Ну вот, хорошо, родная.