"Юрий Тынянов. Пушкин. Юность. Часть 3." - читать интересную книгу автора

"прекрасной креолки", которую уже не раз вспомнил историограф, загорались
и гасли, говорили. Тишина была такая, точно они не дышали. Да, это был его
слушатель истинный, для которого он сидел в этой птичьей клетке, красивой
китайской хижине. И когда он, кончив, захотел припомнить еще раз первую
страницу, Пушкин быстро прочел ему - по памяти. И в первый раз за все это
время, когда приходилось униженно ждать высочайшего приема,
приходилось скрывать от жены тоску, пустоту, старость, приходилось
улыбаться, - стареющий писатель почувствовал счастье.
Он встал и, пройдя мимо Пушкина, коснулся руки его. За дверью он отер
слезы.
И он прочел этому юному забредшему к нему поэту лист, лежавший у него
на коленях для сличения с примечаниями, - о златом беспечном времени, о
пирах Владимира, которого народ прозвал Солнцем, - как Владимир приказал
сварить триста варь меду и восемь дней праздновал с боярами в Василеве и
как они упились крепким медом. "С того времени, - прочел он Пушкину, - сей
князь всякую неделю угощал в {гриднице} бояр, гридней, сотников, десятских
и людей именитых или нарочитых".
Пушкин рассеянно скользил взглядом по комнате, и вдруг оказалось, что
он ищет карандаш и бумагу. Увидя их на столе, он тотчас ими завладел, стал
грызть карандаш (дурная привычка), отрывисто спросил, что такое гридница,
что такое гридня, и, получив ответ, что гридница - род дворцовой прихожей,
а гридня - княжеский меченосец, записал и стал покусывать губы (хорошо же
его воспитал Сергей Львович!). Карамзин забавлялся и, впрочем, после этих
вопросов внес объяснения в текст, ибо не всякий может спросить, читая
книгу.
- Вот бы и написали поэмку, в старом роде, шутливую, пристойную и
изящную.
Но Пушкин смотрел мимо него, а на совет Карамзина сморщил нос.
Удивительна была своенравность Пушкина - точный Сергей Львович. Может
быть, слово "поэмка" не понравилось ему? Но он и сам писал поэмки - "Илью
Муромца", например, - и не думал считать этого недостойным. Шутливость,
пристойность, изящество - вот что требуется от этого рода - и это вовсе не
безделица. С убегающими глазами, Пушкин более его не слушал и грыз
карандаш, так что в конце концов Карамзин тихо протянул руку и отнял у
него карандаш. Нет, он, кажется, не обиделся, а просто мысли его блуждали.
Наконец с ним можно было говорить. Нет, это не Сергей Львович - это
блужданье мыслей было иногда и у его матери, la belle creole; он и лицом
напоминал ее. И Карамзин попросил поэта прочесть ему что-нибудь новое,
новенькое. Пушкин достал листок.




13

В этот год их больше объединяли прогулки, чем уроки. Никто не требовал
тишины; дисциплина была забыта безвозвратно, и профессоры заботились
только об экзаменах, которые грозили в будущем как лицейским, так равно и
им. За черным столом сидел теперь только иногда Мясоедов, который был не
только безграмотен, но и груб. Куницын притих, сгорбился. Он стал строг,