"Марк Твен и Чарльз Дэдли Уорнер. Позолоченный век (Повесть наших дней)" - читать интересную книгу автора

помидор у стебля, и выпустил струю коричневой от табака слюны; шмель,
усевшийся на былинке шагах в трех от изгороди, был сражен наповал. Один за
другим еще несколько любителей жевательного табака последовали примеру
Дамрела, тщательно прицеливаясь и попадая в покойника с безошибочной
точностью.
- Ну а что нового в Форксе? - возобновил разговор старик Дамрел.
- А кто его знает... Дрейк Хиггинс на той неделе ездил в Шелби. Возил
туда зерно, да мало что продал. Рано, говорит, продавать. Привез обратно,
буду, говорит, ждать до осени. Собирается переезжать в Миссури будто.
Старик Хиггинс говорит, многие собираются. Здесь, мол, не проживешь, такие
времена настали. Сай Хиггинс съездил в Кентукки и женился там. Нашел себе
образованную, из богатой семьи. А теперь вернулся в Форкс, да и пошел
чудить, - так люди говорят. Взял да и переделал все в отцовском доме на
кентуккский лад. Даже из Терпентайна приезжали посмотреть, чего он там
натворил. Весь дом обмазал изнутри шкатуркой.
- Что это за шкатурка такая?
- Я-то почем знаю? Это он так называет. Старуха Хиггинс сама мне
говорила. Она говорит: "Я, мол, не свинья, не останусь в этой дыре. Эта,
говорит, грязь, или еще какая дрянь, прилипает к стене и больше уже не
отстает, шкатурка эта самая".
Необычайная новость обсуждалась довольно долго и вызвала некоторое
оживление. Но вскоре неподалеку от кузницы собаки затеяли драку, и гости
соскользнули с изгороди, как черепахи в воду, и, живо заинтересованные,
направились к полю боя. Оставшись один, сквайр прочитал письмо; потом
вздохнул и долго сидел погруженный в раздумье. Время от времени он
повторял:
- Миссури, Миссури... Да, да, да... Очень уж все неопределенно...
Наконец он проговорил:
- Эх, была не была! Не гнить же здесь заживо! Как поглядишь на дом
мой, на двор - по всему видно, что я и сам превращаюсь в такую же скотину,
как все здешние. А ведь когда-то у меня дела шли неплохо.
Сквайру Хокинсу было не больше тридцати пяти лет, но у него было такое
изможденное лицо, что он казался много старше. Он встал с бревна и вошел в
ту часть дома, где помещался магазин. Там он отпустил старушке в грубой
шерстяной кофте кварту густой патоки в обмен на енотовую шкурку и плитку
воска, спрятал письмо и прошел на кухню. Жена его пекла пирожки с яблоками,
чумазый мальчишка лет десяти мечтательно разглядывал флюгер собственной
конструкции, а его младшая сестренка - ей еще не было и четырех - макала
куски кукурузной лепешки в подливку, застывшую на сковороде; она с трудом
удерживалась от искушения заехать лепешкой за черту, проведенную пальцем
посередине сковороды: вторая половина принадлежала брату, но сейчас он был
слишком занят своими мыслями, чтобы думать о еде. Кухарка негритянка
хлопотала у огромного очага. На всем лежала печать убожества и нужды.
- Я принял решение, Нэнси. Мир давно отвернулся от меня; может, и мне
надо бы отвернуться от него. Но ничего, я еще подожду. Мы едем в Миссури.
Не намерен я оставаться в этом гиблом краю и гнить вместе с ним. Я уже не
первый день об этом думаю. Продам все за любую цену, куплю фургон с
упряжкой лошадей, посажу тебя с ребятами - и двинемся в путь.
- Где тебе хорошо, там и мне будет хорошо. Думаю, и ребятишкам в
Миссури будет не хуже, чем здесь.