"Марк Твен и Чарльз Дэдли Уорнер. Позолоченный век (Повесть наших дней)" - читать интересную книгу автора

опрятным. Цилиндр полковника потерял весь ворс и лоснился от постоянной
чистки, однако сохранил нечто такое, что заставляло верить, будто его
только что принесли из магазина. Остальные предметы туалета полковника тоже
потеряли ворс и лоснились, но и они выглядели так, будто весьма довольны
собой и снисходительно сочувствуют всякому другому платью.
В комнате становилось темно, давала себя знать вечерняя прохлада.
Селлерс сказал:
- Снимай пальто, Вашингтон, подсаживайся поближе к печке и устраивайся
поудобней. Считай, что ты под родным кровом, мой мальчик! Сейчас в печке
запылает огонь. Зажги лампу, Полли, душенька, и нам сразу станет весело. Я
так рад тебя видеть, Вашингтон, словно ты целых сто лет пропадал, а сейчас
нашелся!
Полковник сунул спичку в маленькую, жалкую печурку и подпер кочергой
дверцу, петли которой давно вышли из строя. Вделанный в дверцу небольшой
квадратик слюды тускло засветился. Миссис Селлерс зажгла дешевую лампу под
аляповатым абажуром, отчего мрак почти рассеялся, и все уселись поближе к
свету, включив и печурку в свой тесный дружеский круг.
Дети тормошили Селлерса, карабкались на него, ласкали, и он в ответ
тоже осыпал их ласками. Детские мордашки, руки и ноги скрывали полковника
от взоров окружающих, но сквозь гомон и смех все же пробивался его голос:
речь Селлерса текла непрерывной струей, неутомимо и жизнерадостно; его
кошечка-жена сидела рядом и, не отрываясь от вязанья, слушала мужа со
счастливым и гордым видом, словно внимала оракулу или слову божьему и
вкушала благодарной душой хлеб жизни. Детишки понемногу затихли, собрались
вокруг отца и, опершись локтями на его колени, ловили каждое слово, будто
из уст его неслась музыка небесных сфер.
Вся обстановка комнаты состояла из старой волосяной кушетки необычайно
унылого вида, нескольких поломанных стульев, столика, на котором стояла
лампа, и покалеченной печурки. На полу не было ковра, а предательские
четырехугольные пятна на стене, выделявшиеся кое-где на фоне выцветшей
краски, говорили о том, что некогда здесь висели картины. Никаких
безделушек и украшений в доме не было, если не считать украшением часы,
которые, отбивая время, ошибались не меньше чем на пятнадцать ударов, а
стоило стрелкам дойти до двадцати двух минут любого часа, как они
непременно сцеплялись и продолжали дальнейший путь уже вместе.
- Замечательные часы! - проговорил Селлерс, вставая, чтобы завести их.
- Мне за них предлагали... Э, да ты просто не поверишь, сколько мне
предлагали за них. Когда старый губернатор Хейджер встречает меня, он
всякий раз говорит: "Что же вы, полковник! Назначайте наконец свою цену! Я
от ваших часов не отступлюсь". Но боже мой, это все равно что продать жену!
Однажды я... Т-с-с! Они начинают бить! Прошу публику соблюдать тишину! Их
все равно не перекричишь, приходится набираться терпения и ждать, пока они
не выскажутся до конца. Так вот, как я уже говорил, однажды... Тише, они
снова начинают - девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два,
двад... Ага, вот и все. Однажды я, значит, говорю старому судье... Ну, ну,
бейте себе на здоровье, не обращайте на меня внимания! Как тебе нравится их
бой, Вашингтон? Сочный, гулкий! Он и мертвого разбудит. Спать? Нет, брат,
это то же самое, что пытаться заснуть на фабрике, где изготовляют громы
небесные! Ты только послушай! Теперь они пробьют сто пятьдесят раз подряд,
не меньше. Других таких часов не сыщешь во всем подлунном мире!