"Марк Твен. Старые времена на Миссисипи" - читать интересную книгу автора

спрашивал, как я могу поговорить с лоцманом; но встречали меня очень
неприветливо, и я выслушивал довольно резкие ответы судовых клерков и
помощников капитана. Приходилось до поры до времени терпеть такое обращение,
но я успокаивал себя мечтами о том, как я стану прославленным и уважаемым
лоцманом и у меня будет столько денег, что я смогу убить нескольких
помощников и клерков и откупиться за это деньгами.


Прошло несколько месяцев, и надежды мои поневоле мало-помалу угасли. Я
видел, что все мои честолюбивые замыслы пошли прахом. Но возвращаться домой
было стыдно. Я жил в Цинциннати и вырабатывал план новой карьеры. Я читал
отчет о последнем исследовании реки Амазонки экспедицией, посланной по
заданию нашего правительства. Там говорилось, что экспедиция из-за всяческих
трудностей не вполне обследовала местность, расположенную в верховьях реки,
примерно за четыре тысячи миль от ее устья.
Только тысяча пятьсот миль отделяли Цинциннати от Нового Орлеана, где
я, без сомнения, мог попасть на подходящий корабль. У меня оставалось
тридцать долларов: я решил завершить исследование Амазонки. Раздумывать
дольше я не стал. Детали всегда были моим слабым местом. Я уложил чемодан и
взял билет на допотопную посудину под названием "Поль Джонс", отправлявшуюся
в Новый Орлеан. За шестнадцать долларов ветхая и потускневшая роскошь
"салона" была предоставлена мне почти что в единоличное пользование, так как
пароходу нечем было привлечь внимание более рассудительных путешественников.
Когда мы наконец пустились в путь и поползли вниз по широкой Огайо, я
почувствовал себя в корне обновленным и стал предметом собственного
восхищения. Я - путешественник! Никогда еще ли у одного слова не было такого
чудесного привкуса! Меня охватило восторженное чувство человека,
отправляющегося в таинственные страны, в далекие края; я испытывал подъем,
какого с тех пор не запомню. Я был в таком приподнятом настроении, что все
низменные чувства исчезли, и я с моих высот жалел тех, кто не путешествовал,
сочувствуя им и почти не презирая их. Но все же на остановках у поселков и
сплавных затонов я непременно стоял вразвалку у поручней нижней палубы,
наслаждаясь завистью деревенских мальчишек на берегу. Если мне казалось, что
они меня не замечают, я начинал чихать, чтобы привлечь их внимание, или
занимал такую позицию, откуда им невозможно было не видеть меня. И как
только я замечал, что они на меня смотрят, я начинал зевать и потягиваться,
всячески показывая, до чего надоело мне путешествовать.
Я ходил все время без шляпы и выбирал места, где мог подвергаться
действию ветра и солнца: мне очень хотелось стать бронзовым и обветренным,
как старый путешественник. И уже к концу второго дня я испытал радость,
наполнившую мое сердце живейшей благодарностью: я увидел, что кожа на моей
шее и на руках стала лупиться и шелушиться. О, если бы наши девочки и
мальчики видели меня сейчас!
Мы пришли в Луисвилл в срок - по крайней мере подошли к нему довольно
близко, ибо крепко и основательно застряли на камнях среди реки и просидели
там четыре дня. Я уже начал чувствовать себя членом семьи на пароходе,
чем-то вроде малолетнего сына капитана и младшего брата команды. Невозможно
выразить, как я гордился своим величием, как росло и крепло во мне горячее
чувство к этим людям. Откуда мне было знать, до какой степени гордые
пароходчики презирают такого рода чувства у обитателей суши! Особенно я