"Иван Трифонович Твардовский. Родина и чужбина " - читать интересную книгу автора

навсегда оставила школу.
Ляховская школа в том году размещалась в помещичьем особняке, в парке
за речкой, несколько на отшибе от большака и от самого центра села. Парк, в
котором мы впервые увидели необычные деревья - каштаны, клены, древние липы,
и белый трехэтажный особняк-дворец с ажурной галереей между корпусами
произвели на нас сильное впечатление. Все здесь было не избяным, не
крестьянским, и казалось, мы попали в мир сказок. И ведь всего четыре версты
отделяли наш хутор от Ляхова, а до этого дня мы и не ведали о чуде таком!
Меня и сестру посадили за парту второго класса, и сразу же была
устроена проверка: чему мы научились дома. Те учителя, которые учили старших
братьев, уехали, но и новая учительница, Мария Ивановна Кузнецова, знала
нашу фамилию и даже спросила: где же Шура теперь? Учится ли? Потом она дала
мне что-то прочесть, но не из букваря. Волнуясь, сдерживая дыхание, я бегло
тараторил, пока не остановила меня учительница:
- Ну вот, совсем хорошо, пойдешь в третий класс.
Так я стал учеником Ляховской школы.
Как я уже упоминал, отец в начале двадцатых годов работал в деревне
Мурыгино, в хозяйской кузнице. В то время созрело у него решение заново
открыть в Загорье свою кузницу. Мысли такие у него возникли еще, может, и
потому, что хотел он приучить к мастерству и Александра, который, по его
тогдашнему мнению, был на шатком и сомнительном положении. "Стихи стихами, -
рассуждал отец, - никакой гарантии на благополучное будущее они не дают, а
мастерство и умение никогда не повредят!"
Осенью 1925 года начал отец строить кузницу. На старшего сына он
надеялся как на хорошего помощника, "а глядишь, и Шурка втянется". Подвезли
осиновых бревен, наняли плотников, и вскоре сруб был сооружен и обрешечен.
Сложной задачей была крыша - не имелось подходящего материала. Нужен был
тес, или дранка, или хотя бы щепа, но ничего такого сделать своими силами не
могли. А купить не на что: денег было в обрез, только уплатить плотникам.
На какое-то время приостановилась вся работа. Сядет, бывало, отец,
думает, рассуждает вслух: "Хорошо бы железом, надежно и просто! Хорошо бы и
тесом, тоже бы без хлопот. Но где же взять-то? Вот загвоздка!"
Потом он наткнулся на мысль о глине: "А что, если глиняной болтушкой
пропитывать солому? А? Что-то такое случалось слышать. Голь на выдумки
хитра. Попробуем-ка!"
Обсудили, как это сделать, и сразу же "в ружье", - копать возле сруба
яму. Выбросив на сторону верхний почвенный слой и углубившись, скоблили со
стенок и со дна ямы крошево глины, заливали водой, мешали, толкли, пока не
получалась жидкая, текучая болтушка. Сначала пробно окунали в нее снопы
ржаной соломы, которые, булькая и сопротивляясь, нехотя тонули в жидкой
глине, после чего крючьями цепляли за вязку, поднимали, клали на жерди один
к одному для просушки и испытаний. Когда же убедились, что от спички уже
хорошо высушенные снопы не загораются, то "журавлем" подымали прямо из ямы
наверх и накрывали обрешетку, прижимая их друг к другу.
Выдумка это оправдала себя: кузницу покрыли. Правда, немного не хватило
соломы, и возле конька фасада оставалась небольшая дыра, но это уже была не
беда. "Ладно! - сказал отец. - Потом докроем!" Но "потом" так и не пришло -
недокрытой осталась кузница до последнего часа нашей жизни в Загорье. Горн
отец сложил сам. Из мелких инструментов у него сохранилось кое-что от
прежних лет, а кузнечный мех и наковальню пришлось искать и покупать.