"Иван Трифонович Твардовский. Родина и чужбина " - читать интересную книгу автора

Постояли мы молча, поклонились курганской земле, как подсказало сердце.
У могилы "неизвестных" срезал с тополя черенок, набрал пакетик земли
курганской и увез на Смоленщину, к брату Константину. Тот черенок старший
брат укоренил у себя в саду - в память о Василии. Теперь это уже большое
дерево, молча хранящее память и частицу нетленности для нас, живых.
1924-1925 годы памятны мне многими деталями, относящимися к Александру
и его интересам, уже тогда далеко вышедшим за пределы хуторской жизни.
То, что ученье его прервалось и он оказался в стороне от привычного
школьного общения со сверстниками, коснулось его души угнетающей болью. Был
он грустен, к домашним делам равнодушен, а если и принимал участие в
хозяйственных работах, то лишь потому, что не мог отказаться. По-разному
понимали это в семье. Бывали случаи, когда отец неодобрительно подмечал его
пассивность в работе. Так ловко, как у брата Константина, который очень рано
все умел делать по крестьянству, у Александра мало что получалось.
Самостоятельно он не мог, например, запрячь лошадь и куда-нибудь поехать: в
поле пахать или боронить, на мельницу или по дрова; верхом на лошади тоже не
ездил, и получалось так, может, даже потому, что ему не очень доверяли
лошадь, поскольку бывали у нас очень норовистые, горячие лошади. Да его и не
тянуло к подобным работам. А вот дрова он умел хорошо колоть и охотно это
делал - получалось как-то и просто и красиво: "га-ax!" - и готово!
"Га-ах!" - и есть! Умел молотить в такт, как и полагалось при обмолоте
цепами. Сходно косил, хотя вперед отца или брата не шел - "пятки чтоб не
обрезали". Но в основном сельские работы делал механически. Мысленно он
всегда был в ином мире, что не всеми и не всегда угадывалось.
Мать наша лучше чувствовала его душевное состояние. Она примечала в нем
минуты печали и всегда была готова чем-то помочь. Стараясь вызвать в нем
оживление, делилась любой малой житейской радостью. И хотя радости-то тех
лет на обособленном хуторском дворе были крайне пустячные и едва приметные -
вот посевы набирают колос, вот дождик выпал в самую пору, вот с базара или с
отхожего заработка отец приехал, вот сенцо сгребли, успели... - но и они
поддерживали настроение, снимали тяжесть с души.
- Шура! Шур! - бывало, позовет его мать. - Да ты ж посмотри-ка,
посмотри, какой бычишка берется! - И, поглаживая хоботок теленка,
оказавшегося в тот момент возле хаты, она смотрела на сына, ждала: что
скажет? Сама же старалась еще попридумать что-нибудь такое: - Ах ты,
Брамчик-Абрамчик! Кличку-то ты придумал ловко! Просто лучше и не найти!
Ей-Богу, правда! - И спрашивала: - А тот, Шура, бог Брама, ты говоришь, с
рожками был? - И засмеется, рукой взмахнет: - Ой, Шура, Шура!
И, смотришь, засмеется Александр, склонит голову и покачнет ею
туда-сюда. Он видел и отлично понимал стремление матери заинтересовать его
чем-то.
- Ну, мам, ты-ы с хитрецой, право! Молодец ты у нас!
- Да нет же, Шур! Правда, я так подумала!..
История с кличкой для теленка Брама такова. Отец купил теленка-бычка у
того самого Абрама в деревне Мурыгино, у которого работал в кузнице исполу.
Тут же и "окрестили" бычка Абрамом. Но когда об этом узнал Александр, то
посоветовал кличку изменить, посчитав бестактностью такое решение. И сказал
что-то вроде: "Вдруг, случится, тот Абрам пожелает в гости к нам? Неудобно
как-то!" Вот тогда-то, по его, Александра, предложению, и выправили кличку
из Абрама в Браму по имени какого-то божества.