"Иван Трифонович Твардовский. Родина и чужбина " - читать интересную книгу автора

оглобель - не появится ли отец. Но все эти тяготы как-то забывались, и
очередная поездка опять становилась заманчивой мечтой. Неутолимо хотелось
видеть что-то новое, неизвестное - жизнь за пределами хутора, разноликую
массу людей. И еще, тоже немаловажно, отведать белой городской булки, да еще
и колбасы, что непременно должно было случиться по завершении отцом своих
дел.
Может быть, я уже не совсем точно приведу названия селений, через
которые приходилось проезжать, но однако же помню Лучесу, Бесищево,
Бердибяки, Петрово. В Лучесе было много деревьев, кажется, берез. Несметное
число галочьих или грачиных гнезд прямо в деревне, возле хат. Отец никогда
не проезжал молча через эту деревню. Он даже приостанавливал лошадь и
любовался царством птиц, обращал внимание на особенность жизни этой деревни,
ее людей, с одобрением отмечал, что эти - по-настоящему русские, раз они так
любят природу. В Бесищеве, неподалеку от дороги, помнится, был какой-то парк
или сад, довольно тенистый, через который проглядывал белый дом с колоннами
у подъезда. И здесь тоже останавливался и без какой-либо зависти восхищался
открывающейся картиной.
Что касается его отношения к людям, то тут надо признаться, что был он
порой прямоват, неосторожен и несколько высокомерен. Но любил и нелукаво
уважал всякого, в ком видел деловитость, мастерство или трудолюбие. Лодырей
и бездарностей открыто высмеивал.
В полутора-двух верстах от нас жил в деревне Селиба удивительный
человек Николай Федорович Рыбкин - редкостный мастер. Семья у него была
преогромная: куча-лестница сыновей-дочерей, а рабочих рук мало. Поэтому
бедность одолевала его постоянно. Отец дружил с Рыбкиным и очень уважал
этого человека, охотно общался с ним, ценил как самородка-механика.
В деревне Столпово проживал Лазарь Иванович Иванов. Был он балагур,
песенник и плясун. Жил бедновато, а точнее, даже бедно, хотя и имел свою
хату, какой-то небольшой надел земли. Но была в нем жизнерадостность,
никогда он не унывал. Выпить, правда, любил, но больше не по пристрастию, к
случаю. Знал множество шуток, частушек-прибауток. Нередки бывали случаи,
когда он навещал отца, и тот, если даже был занят, ради этого человека
прекращал работу. Потому как Лазарь Иванович был "доктор" - хандру снимал,
желчность лечил. Он послушает тебя, упершись взглядом, взвесит грусть твою
и... "Эх-х! Эх! Лапти мои, лапоточки мои!" - привстанет и притопнет,
повернется, прищелкнет, на лице у него уже все что надо: работает каждый
нерв, а слова так и льются, так и ловят душу - мертвого поднимут.
- Да, нечистая тебя побирай! - скажет отец. - Постой, дай очнуться! И
откуда ты берешь все это, Лазарь Иванович?
Куда там! Лазаря Ивановича не остановить. Заряд у него такой подоспел,
и пока не выработает его, будет продолжать. Его скуластое лицо, щедро
отмеченное возрастом, все так и играет, а сам он уже как бы вне земного
притяжения, он на крыльях, он не имеет веса, он пляшет. Музыка? Все - он:
передохнет, притихнет и снова:
Иа-ах вы, Сашки, вы, Машки мои!
Р-разме-еняйте бумажки мои!
А-а! Бумажки все новенькие -
Двадцатипятирублевень-кие!
Ох-о-ох! Я была молода,
Не ведала усталости труда!