"Иван Трифонович Твардовский. Родина и чужбина " - читать интересную книгу автора

начинали петь и в семье. Отцу это нравилось - любил он всякие песни, а новые
пел с особым интересом. Так появились в семье тогда еще не всем известные
"Мы - кузнецы и дух наш молод", "Марш Буденного", "Вихри враждебные",
"Спускается солнце за степи", "Замучен тяжелой неволей" и другие.
А однажды, опять же из школы, Шура пришел в буденновском шлеме, какие
носили красноармейцы двадцатых годов. Осталось тайной, как он ему достался:
может, у кого-то выменял, может, это был подарок Ивана Ильича, - известно,
что учительствовать он стал, демобилизовавшись из рядов Красной Армии, -
шлем был не новый, и потому он был по-особому дорог Шуре: о гражданской
войне, о красной кавалерии, о Буденном он уже многое слышал и читал и теперь
носил этот шлем с чувством решительной готовности стать воином Красной
Армии. И песню "Мы красная кавалерия, и про нас..." певал волнующе-искренне,
проникновенно. Петь же он любил, как и отец, и хотя нельзя сказать, что
обладал большим голосом, однако слух у него был отменный.
Помню, он первым в семье узнал и спел совершенно новую тогда для нас
"Песню коммунаров". Песня эта посвящалась трагической судьбе группы
коммунаров, которым предстояло для себя же копать могилу и быть
расстрелянными на ее краю. Рослый юный Шура пел эту песню, стоя в кругу
собравшейся семьи. Он был очень серьезен. Нас, слушавших в напряженном
молчании, похоже было, он не видел. Его взгляд устремился как бы поверх
слушавших, в воображаемую картину событий. Мягкий его голос и ясная дикция,
окрашенные искренним сопереживанием, были покоряющи, его хотелось слушать и
слушать. В такие минуты мы забывали обо всем - все повседневные дела, все
трудности жизни отступали, и семья подолгу сумерничала.
Можно сказать, что период учебы Шуры в Егорьевской школе отмечен был в
нашей семье особой настроенностью, во многом связанной с именем Ивана
Ильича. Думается мне, что уже тогда, под его благотворным влиянием возникла
у брата мечта и вера в возможность стать писателем.
Отец наш, бывало, раскрыв тетрадь сына с диктантом, вглядывался с
прищуром, и на лице его светилась улыбка: радостно было видеть хорошие
отметки.
- Ах ты, сукин кот! Ай да ты, мой "писатель"! Да ты, брат, правда же
молодец! Э-э! Вон оно что - "отлично, пять". А тут что? "Пять" с крестом, с
плюсом, стало быть, больше чем "пять". О да-да-а! Хорошо! Но вот это...
писать бы надо все же покрасивее! - И он обращал уже и наше, младших,
внимание на написанное рукой Ивана Ильича слово "отлично". - Вот так надо
стараться писать, вот! Ведь смотри, красота-то какая! Ну что ж, все равно
хорошо! Молодец! Похвалу отца брат воспринимал сдержанно, не выказывая
особой радости.
Одаренность Александра была понята отцом значительно раньше, чем стали
замечать ее и тем более признавать на стороне. Даже самые ранние его
стихотворные опыты не прошли мимо внимания отца. Одной из них было то
подражание "Вурдалаку" Пушкина, которое сам Александр Трифонович
впоследствии припомнил в своей "Автобиографии":
Раз я позднею порой
Шел от Вознова домой
Трусоват я был немного,
И страшна была дорога
На лужайке меж ракит
Шупень старый был убит... {1}