"Иван Трифонович Твардовский. Родина и чужбина " - читать интересную книгу автора

случаях сидеть на печи и, затаившись, вслушиваться в беседы старших, ожидая,
когда мать вспомнит и позовет к столу. А чай был необыкновенно хорош и
ароматен, хотя, кажется, настоящего-то чая как раз и не было - припасался с
лета малиновый или же липовый цвет, а то и вовсе поджаренная морковь.
Маленькие, расколотые специальными щипцами кусочки сахара были для нас,
детей, настоящим лакомством.
Не помню, чтобы употреблялось хмельное, и потому беседы отца с Иваном
Ильичом были и понятны, и интересны всем. Мы видели влечение Шуры к своему
учителю - не сводя с него глаз, стоя и придерживаясь за спинку стула, он
вникал в каждое слово Поручикова, который был хорошим, искренним
собеседником. После чая Иван Ильич садился поодаль от стола и внимательно
слушал, что говорил отец. Мне, тогда восьмилетнему, спустя более полувека
уже трудно вспомнить, о чем шли беседы, но случалось слышать имена
писателей, и чаще прочих - Некрасова. Не обходилось без обращения и к самим
книгам. Бывало, отец брал том Некрасова, который мне запомнился отменным
ярко-красным переплетом, с тиснением имени автора и форматом более
укороченным, чем тома Пушкина и Лермонтова. Книгу эту отец всегда в таких
случаях держал на руках раскрытой, прочитывал кое-что вслух, а прерывая
чтение, опускал ее себе на колени, заложив пальцы между страницами. Костя и
Шура слушали и лишь изредка подсказывали, если вставал вопрос о том или ином
месте, странице в книге - они уже тогда знали ее от корки до корки.
Книг у нас было, по теперешним понятиям, совсем немного, и все они
умещались на угловой полочке под образами святых угодников, хранимыми по
традиции, хотя уже тогда никто в нашей семье не отбивал поклоны им. Книги и
лежали просто одна на другой, а не в рост, как положено. Почему-то полочку
эту называли угловым столиком. Кроме изданий сочинений Пушкина, Лермонтова и
Некрасова, было у нас пять или шесть томов Данилевского, томик стихотворений
Фета, книги Никитина, Кольцова, Дрожжина, Тютчева, а из прозы еще Гоголь,
Помяловский, Аксаков, Жюль Верн. Часто у нас появлялись книги, принесенные
со стороны, потому, возможно, часть перечисленных мною книг могла
принадлежать не нам.
Имевшиеся тома Пушкина, Лермонтова и Некрасова читались у нас
постоянно, при каждом удобном случае, и в будни, и в праздники.
Приверженность к книгам отца и старших братьев сказывалась и на нас,
младших, - мы знали много стихотворений наизусть за счет многократно
прослушанных чтений. Из Некрасова я помню с детства отрывки поэм "Мороз,
Красный нос" и "Русские женщины" ("Княгиня М.Н.Волконская"), из
стихотворений - "Эй, Иван", "Железная дорога", "Тройка", "Колыбельная песня"
и ряд других. Все это было любопытно для Ивана Ильича: в лесной глуши он
встретил крестьянскую семью, которая жила, как говорится, "не хлебом
единым".
Я упомянул лишь о том, что было нам хорошо известно из имевшегося у нас
некрасовского тома (впоследствии я узнал, что это был второй том двухтомника
Н.А.Некрасова издания 1914 года), упомянул потому, что именно произведения
Некрасова проникли в глубину наших душ с особой силой. Отец же наш многие
стихотворение даже пел. Я не знаю, как он находил к ним мелодию, но хорошо
помню, что слова:
Осилило Дарьюшку горе,
И лес безучастно внимал,
Как стоны лились на просторе,