"Иван Трифонович Твардовский. Родина и чужбина " - читать интересную книгу автора

О школе и о самом селе Ляхове Александр Трифонович вспоминал в своей
речи на Всероссийском съезде учителей 7 июля 1960 года. Всю жизнь он помнил
учительниц-сестер Марфу Карповну и Ульяну Карповну, которые умели донести до
сознания детей красоту и силу русского языка и литературы.
Уже тогда, в Ляховской школе, брат между сверстниками слыл "поэтом",
хотя чаще приходилось ему слышать "стихотвор" или даже "стихоплет".
Отец, будучи человеком сложным, тоже подчас говорил, что, мол, лучше бы
без этих выдумок, что это добром не кончится, а людям даст повод для всяких
пересудов. В душе он был бы рад, если бы что-то получилось, но как ему было
поверить, что сын и вправду станет писателем?
Зимними вечерами братья возвращались из школы. Управившись с делами по
хозяйству, семья начинала жить другой жизнью. Читали книги, решали задачи,
заучивали стихотворения. Во всем этом отец наш принимал самое серьезное и
живое участие. Он был по тем временам довольно-таки грамотным человеком для
деревни. Умел не просто читать, писать, считать, но и начитанностью
располагал немалой. Знал наизусть массу стихотворений и полюбившиеся
произведения мог, перечитывая заново, аналитически разобрать. Также обладал
удивительной способностью устно перемножать числа, например, трехзначные на
трехзначные, чему я до сих пор дивлюсь. Так что домашние занятия вечерами
для всех нас были весомы и полезны.
Учился Шура легко. С учителями складывались хорошие отношения. Порой
они становились желанными гостями в нашей тесной хате.
После Ляховской школы, кажется, с год Шура посещал Егорьевскую, которая
была ближе к нашему дому, но почему-то значилась за другим сельсоветом.
Здесь, в Егорьевской школе, работали приехавшие откуда-то издалека учителя
отец и сын Поручиковы - Илья Лазаревич и Иван Ильич. Они были близкими
нашими друзьями. Дружба и возникла-то потому, что люди эти заинтересовались
одаренным учеником и пожелали познакомиться с его родителями.
Была у нас в те годы небольшая, топившаяся по-курному баня. Учитель
Иван Ильич с благодарностью принимал предложения отца побывать в бане. Так
вот тогда, в начале двадцатых годов, по субботам, отец впрягал в сани лошадь
и подъезжал к школе. Занятия уже обычно заканчивались. Возвращался домой
отец вместе с учителем и Шурой. Субботу ожидали. Субботу любили. И было
что-то необыкновенно интересное для нас, тогда еще совсем малых ребят: слово
"учитель" содержало какое-то таинственное величие, и мы готовы были без
конца рассматривать и слушать этого человека.
Зимой отец направлял нас в баню прямо по снегу босиком. "Никакая хворь
не пристанет, если вот так смело босиком ступать по снегу", - говаривал он.
Частенько рассказывал нам про дедушку Гордея, который не признавал рукавиц в
самые студеные дни. В бане отец приказывал:
- А ну-ка, сукин кот камаринский, ложись! - И по ногам, по спине
хлестал веником так, что мать моя родная! Уж, бывало, не до шуток, уже и дух
на исходе от усердия родительского, а он спокойненько: - Назвался
мужчиной!..
Гость и хозяин, раскрасневшиеся, возвращались из бани, и к их приходу
на стол подавался самовар. Зажигалась висячая лампа. В те годы еще не
отказывались и от лучины или какой-либо коптилки, но когда в семье
оказывался уважаемый гость, полагалось подчеркнуть это и более ярким светом.
Нам, младшим детям, мне и братишке Павлику, так хотелось быть за столом
вместе со взрослыми, но это не всегда дозволялось. Чаще приходилось в таких